( Ч А С Т Ь   В Т О Р А Я )*

ГЛАВА  ПЕРВАЯ

         За  прошедшее  десятилетие  стихотворно-печатный урожай на забайкальской поэтической ниве выдался небывалый. Мне пришлось прочитать около 60 книг молодых и не очень, начинающих и продолжающих, подающих надежды и – увы – уже подавших их авторов. Сборники, коллективные книжки,  масса публикаций в периодической печати – такого ещё не случалось. И при этом море разливанном материале для критики – всего одна рецензия поэта Бориса Макарова  на сборник Ольги Коваленко. Потому, не являясь критиком, всё же попытаюсь разобраться, что понаписано и насколько это соотносится с поэзией............................ …..Впечатление от семинара сложилось двоякое. С одной стороны удивление: мы всё назад оглядывались, всё спрашивали, где, мол, племя младое, незнакомое? – да вот же оно! А с другой – досада: общий уровень откровенно слабый, два-три интересных имени.

       Своим молчанием критика не должна вводить читателя в заблуждение: раз стихи не ругают, значит, они хороши. Да и хорошие стихи не всегда являются поэзией.

   Эти строчки написаны мною ровно десять лет назад. После нынешнего семинара во время «Забайкальской осени - 2011» размышления о поэтической литературе можно начать этими же словами, за  исключением: вместо 60 книжек сегодня на моём столе лежит  83,  плюс  1754 автора  поэтических подборок  журналов   «Слово  Забайкалья»,  «Литературной Галактики»,  «Встречи», «Ресурсы Забайкалья» и газет -  «ЗабРаб»,  «Культура»,  «Вечорка», «Читинское обозрение»… А вот отзывов, рецензий  значительно  больше – статья Бориса Макарова о поэте Александре Колумбине,  статья Виктора Кобисского о стихотворном сборнике Анатолия Щепина,  о творчестве Михаила Вишнякова написали Ирина Куренная, Владимир Яранцов, Людмила Камедина,  интересна работа  Нины Нагибиной о модели литературного пространства «Дверь отперта, преступи порог…», любопытны, хотя и не бесспорны рассуждения  Альвины Кивлевой, учителя русского языка и литературы, о творчестве  Вавиловой, Шабановой,  Пляскиной-Краус, Мамонтовой, Целищевой. Галина Рогалёва в одном из номеров «Слово Забайкалья» рассказала о жизни и творчестве Геннадия Головатого, к сожалению, коротко.  В 12-ом номере  «СЗ» о Вишнякове  сказали  Галия Ахметова,  Ирина Подглазова, Нина Лапенкова,  Виктор Кобисский, опубликованы, взятые из архивов,  рассуждения самого Михаила Евсеевича о литературе, поэтическом слове, о духовности и бездуховности сегодняшнего времени.  В 14 номере о Вишнякове статьи Людмилы Полетаевой, Нины Нагибиной, Вячеслава Вьюнова. О Василии Никонове писали  Юрий Воложанин, Юрий Курц, о Цыдыпе Жамбалове – Ирина Куренная, Лилия Куликова – о творчестве поэта Владимира Сажина, о Вильяме Озолине – Борис Макаров и др.

      А вот о стихах   начинающих  - молодых и не очень –  регулярно  пишет лишь  Наталья  Муратова и бессменный Борис Константинович.  А стихов много, очень много. Такого всплеска не было даже в первой четверти  прошлого века, когда стихотворные книжки издавались  на чём угодно, вплоть до  обёрточной бумаги. Пишут школьники и студенты, пишут дворники и учёные,  дипломаты и бомжи, сочиняют «братки» и политики, домохозяйки и пенсионеры…  Это явление не только наше, так обстоят дела в Пскове и Москве, Новосибирске и Иркутске, Чите и Владивостоке – по всей стране, могу за это поручиться, потому что в телефонных разговорах и письмах  со своими знакомыми поэтами и писателями эта тема всплывает постоянно.

      Явление есть.  Теперь хорошо бы разобраться в  его причинах. А причины всяк видит по-своему. Писатель и поэт  Борис Макаров считает, что никогда еще люди не были так одиноки, как сегодня, что современные средства общения парадоксальным способом  разобщают людей, и в такой ситуации не находится лучшего друга и собеседника, чем листок чистой бумаги.

     А вот мнение писателя Олега Димова: «Графоманам, бездарям и посредственностям стала доступна та часть  духовного и творческого заповедника, куда их раньше не пускали, а разрешали смотреть издалека. Рухнули принципы редакторского отбора рукописей, рекомендуемых к изданию, низведены институты  редактирования, рецензирования, прочтения и обсуждения рукописей на редакционно-издательских советах и в Союзе писателей,  теперь все – писатели. Настрочил за ночь, как из пулемёта, что вылетело из воспалённой головы, бескозырку надел набекрень и – в Смольный, грязными сапогами по мрамору и коврам,   писать в вазоны, тыкать бычком в ягодицу Венеры Милосской. И мы могём…не пальцем деланы! Мы такие же парни, как Колька Рубцов и Мишка Вишняков, а  может быть, и круче.

      Половина из них – графоманы – больны, им сострадаю. Вторая половина состоит из посредственностей, достойных сочувствия и всякого отвращения от издания книг, но не написания  стихов, и – последние – бездарные чнестолюбцы, самое поганое племя. Вся эта триада десятками тысяч своих самодеятельных, безграмотных и безвкусных изданий смела, будто лавина, высокодуховную и высокохудожественную  русскую поэзию, а книгу низвела до подборки писем любимой девушке в город от  первого парня на селе, который дальше поскотины не был и слаще морковки ничего не ел».

     Кто-то думает, что всё дело в извечной потребности русского человека в работе, а поелику сегодня люди лишены такой возможности – работать на материальном уровне – строить, пахать, а религиозные якоря давно  оборваны, то остаётся лишь одно – заниматься внутренним своим построением, возводить духовные конструкции в себе самом, а ничего удобнее, короче, ёмче и прочнее, чем стихотворные строчки,  просто-напросто нет. Или пить водку.

     Кто-то думает, что таким способом человек пытается  защитить себя от вала негативной, враждебной  информации в виде криминальных хроник, боевиков, агрессии, насилия и бесстыдных телешоу, которые  Валентина Толкунова в одном из своих последних  интервью назвала «репортажами из преисподней».

     Кто-то и вовсе выдвигает фантастические теории. Не имею возможности  рассказать о них, повторюсь, моё дело лишь обозначить явление, а разбираться в нём должны другие люди, специально подготовленные – критики, аналитики, литературоведы… Выскажу лишь свою точку зрения.

    В военной литературе встречались страшные сцены  о немецких концлагерях, о последних минутах  и секундах жизни людей в газовых камерах, когда уже включен вентилятор и в помещение начинает закачиваться газ «Циклон». Эти факты подтверждали  пленные немецкие надзиратели, наблюдавшие за обречёнными через застеклённое окошко: кто-то  из узников  начинал молиться, кто-то засыпал – психика не справлялась. Но очень часто люди начинали совокупляться, срабатывал инстинкт сохранения вида –  не умереть до конца, оставить своё семя.  Пусть даже в таком же обречённом. Оставить НРАВСТВЕННОЕ СЕМЯ, свои стихотворные строчки после себя,  совершенно справедливо понимая, что они переживут и человека и гибнущее государство  - это явление того же порядка. А гибнущее – потому что все невозвратные точки уже пройдены: демографические, нравственные, идейные, территориальные, экономические, физические…Умные люди это понимают, а которые не очень – чувствуют,   догадываются.  Катастрофа как предчувствие витает в воздухе.  А строчки, твоё нравственное семя, останутся хотя бы уже потому, что  это  гармонически оформленное пространство в общем хаосе бытия, это как кристалл,  имеющий право быть в материальном мире, так и стихотворение занимает своё место  в духовном пространстве Земли.

     Я высказал лишь свою точку зрения, а их много, все они разные, поэтому не будем уходить от главной нашей темы -  стихи, напечатанные в Забайкалье за последние годы.

    

---

 

 

   Милое  издание «Медальоны  серебряного  века»** Нины Нагибиной  формой, размером, оформлением, цветом   попадает в содержание.  Этакая изящная безделица, пустячок,  собственно, из которых   если  и  не состоит   вся наша жизнь,  то они её сильно украшают. Приятно держать в руках хорошо сработанную вещь, лишний раз убедиться, что чувство вкуса и чувство меры, как  и знание поэзии серебряного века - не такое уж редкое явление в забайкальской литературе.

    О замечаниях.       Отсутствие четырёх строк о Маяковском объяснено автором в предисловии  и может быть принято читателем.  Но как можно представить поэзию серебряного века без Заболоцкого, без его «Свадьбы»?  Без его обериутских стихов,  без «Бешеного волка», без  «Торжества земледелия»?  И что за странная прихоть – подарить жизнь Спекторскому и лишить   её   Лодейникова?  С Хармсом более-менее понятно, всё-таки не первой  звёздной  величины.  Вызывает вопрос  и  Черубина де Габриак.  Лиля Дмитриева  имеет право на свою страничку в «Медальонах», но не как литературное явление, потому что таким она никогда не являлась, а как мистификация, как факт внутрилитературной жизни того времени.  А медальоны всё- таки подобраны по принципу  яркости поэтического таланта.

   Второе. Михаил Кузмин.  С ним связано уникальное явление в нашей поэзии – признание всеми поэтами серебряного века, включая и Блока,  первенства за Михаилом Кузминым. Поэты всегда ревниво относятся к успеху своих товарищей по литературному цеху, всегда преувеличивают достоинства своего творчества и преуменьшают чужие успехи. Случай с Кузминым  исключение. Он был старше  многих ,  ровесник Бальмонта, но стихи начал писать в одни годы со всеми «серебряными»  поэтами,  был   творческим ровесником.   Вначале стал равным среди равных, а потом и первым. Это Вячеслав  Иванов сказал:

                       За твой единый галлицизм

                       Я дам своих славизмов десять;

                       И моде всей не перевесить

                       Твой  родовой анахронизм…

    А Бальмонт к 10-летию литературной деятельности Кузмина пишет:

                       В Египте преломлённая Эллада,

                       Садов нездешних роза и жасмин,

                       Персидский соловей, садов услада,

                       Запали  вглубь внимательного взгляда –

                       Так в русских днях возник поэт Кузмин…

    Примерно  то же самое  писали о Михаиле Кузмине Волошин  и другие  «серебряные» поэты, и только  ему они могли простить высказывания: «Акмеизм так туп и нелеп, что этот мираж скоро пройдет» или: «такая же не органическая, а выдуманная и насильственная школа, как акмеизм,  с самого начала лезла по швам, соединяя несоединимых Гумилёва, Ахматову, Мандельштама, Зенкевича». – и не только простить, но даже не выразить сомнения в праве быть первым среди равных.                

     Почти у всех поэтов того поколения жизнь сложилась если не трагически, то драматически. Не повезло лишь  Волошину, который умер своей смертью, и не был не только  в  опале, но еще получил от Советской власти персональную пожизненную пенсию в 225 рублей ,   а вместе с пенсией - полузабвение от потомков;  и  Кузмину,  который  умер в тридцать шестом в своей постели.   Проживи он еще год, за ним непременно пришли бы, потому что пуля для него  уже была отлита. Но не случилось.

       Послежизненная судьба поэта  часто зависит  от его смерти, а в России – всегда.  Повернись всё иначе, и  тогда рядом с часто упоминаемым Мандельштамом  сейчас звучала бы   фамилия – Кузмин. Жизнь обошлась с ним беспощадно, он умер своей смертью, тем  самым получил  полное  забвение потомков.  Что никак не может вычеркнуть его из блистательной плеяды поэтов серебряного века.

    Достойны упоминания ещё несколько фамилий, без которых «серебряное» созвездие выглядит куцым.

   Такие вещи может не знать школьник, студент, любитель словесности – дилетант. Но речь идёт о профессионале.

      Четвёртое. Стихотворный жанр подразделяется на поджанры, их достаточно: стихотворение, баллада,  ода,  басня,  былина,   пародия,  эпиграмма и пр. и пр. Есть и такой довольно редкий – творческий портрет, что и предъявила нам Нина Нагибина.  В четырёх коротких строчках почти невозможно создать портрет с его неповторимостями.  Два непреложных условия, которые выполнить архисложно, подчинились Нагибиной  -  краткость и узнаваемость.  Поэтому чужеродно  в общем ряду выглядит сопровождение к медальону Игоря Северянина:

                Поэзы…ego..футуризм..

              Что  значит сей неологизм?

                Король, поэт и увертюра.

               И это есть литература?

   В самом вопросе уже содержится оценка, и оценка эта негативная.  А ведь сам жанр не допускает оценочной категории  -  не эпиграмма же!  Что касается литературы: представьте себе, что заумь Хлебникова, тарабарщина Бурлюка, поэзы Северянина  - всё это тоже литература, её  тупиковые ответвления. У литературного древа бывают больные, засыхающие  и  вовсе отмершие ветви.

      В сборничке даны портреты двадцати четырех авторов. Кстати, в четвёртом номере «Слова Забайкалья» напечатаны «Медальоны» в сжатом виде, даны восемь портретов.  Журнальный вариант отличается  от книжной интерпретации  в лучшую сторону, а к портрету Игоря Северянина вообще нет претензий:

                              Фиолетовый плащ короля

                              И поэзы запах ананаса –

                              Яркие приметы корабля,

                             Своенравного манерного Пегаса!

          Да и о Блоке журнальный вариант тоньше, точнее, изящнее.

    В целом же книжка удалась. Открытия не случилось, потому что в этом жанре и невозможно сделать открытие. Иметь такой сборничек на своей книжной полке приятно.

 

---

  

         Можно назвать совпадением, но примерно в это же время и в этом же жанре литературного портрета выступил  Андрей  Шутов. Книжка Шутова «Память»*** выглядит посолиднее, всё-таки  пятьдесят поэтов – от Симеона Полоцкого до Михаила Вишнякова. Сам автор пишет в предисловии, что трудился над книгой несколько лет, за это время так прикипел к работе, что  уже не смог от неё оторваться.  И работа эта вызывает у меня искреннее уважение. Можно лишь сожалеть, что в результате ничего не получилось.  Пользуясь спортивной терминологией,  Андрей Шутов решил взять  не по себе вес.  И не справился. Если у Нины Нагибиной литературное образование, опыт, профессия, литературные способности, постоянные публикации, - и при всех этих плюсах её «Медальоны» вызывают замечания  (жанр сложный), то у Андрея Шутова ничего этого нет.

         Это всё равно как если бы человек решил переплыть море. При этом, не умея плавать.

         Я не могу сейчас преподать Андрею уроки по основам стихосложения. Но вот несколько советов дать могу. Даже не Шутову, а  тому, кто решится попробовать себя в жанре творческого портрета.

         Во-первых, нельзя объять необъятное.  Андрей взял русских поэтов за четыре века, поэтов разных школ, разных направлений, поэтов разного масштаба – в одном ряду с Пушкиным и Лермонтовым  соседствует Игорь Тальков.  Любое собрание, любая коллекция имеет смысл при какой-то системе.

        Во-вторых, автор не имеет представления о поэтических  размерах. В нескольких стихах (стихом называется одна стихотворная строчка) он делает солянку из ямба, хорея, дактиля, амфибрахия, страшного гекзаметра, анапеста и просто безграмотной речи. Надо выбрать что-то одно. Или же писать о Ломоносове его размером, а о Маяковском – размером Владимира Владимировича.

        В-третьих, надо определиться с формой.  Или катрен, или сонет, или…словом, надо определиться.

        И самое главное – в-четвёртых. Надо трезво оценить свои силы, способности. Есть ли в тебе талант для такой работы?

 

---

 

       Я не Высоцкий, я  Гладких.

       И судьбы наши в чём-то схожи:

       Штанов не носим дорогих,

       Но мы без правды жить не можем.

       Высоцкого, конечно, нет,

      Но я продолжу  эстафету.

      Я палку финишную взял

      Его, великого поэта.

                ---

    Ни много, ни мало. Своей толстой книгой «Откровение»**** Иван Гладких выхватил из рук Высоцкого знамя русской поэзии. Выхватил и понёс дальше. Но для начала  завернул  в поликлинику, чтобы удостовериться, что со здоровьем всё в порядке. На всякий случай.

             Шизофрения

  (Авторская редакция соблюдена)

Пятый день моей шизофрении

Иногда не сплю и по ночам,

Словно как сотрудник я из НИИ,

Отдых не даю своим очам.

Что же это? Кто же разберётся?

Может, на анализы сходить?

Без рентгена там не обойдётся,

И придётся много заплатить.

В этот понедельник и собрался,

Взял с собою литра два мочи,

Но охранник, что ль, не разобрался,

Я ему сказал, мол, не кричи.

Проверяет отоларинголог,

А точнее ухо, горло, нос,

Вынес мне вердикт: мой век недолог.

Вот такой вот жизненный вопрос.

Взял для справки я кардиограмму,

Также венеролога прошёл,

«Отклонений нет у вас ни грамма»,

Ставит штамп и просит, чтоб ушёл.

Пятый день моей шизофрении

Я из кабинета в кабинет,

Выгнали! Домой мне позвонили,

Передали – отклонений нет!

          ----

      Автор живёт в Оловяннинском районе, по профессии – учитель. У Высоцкого около тысячи  стихов, положенных на музыку. У Ивана Гладких пока только половина. Но дело вовсе не в количестве. У Гладких всё впереди.

    Понимаю, что мы изо всех ног бежим за Европой. Понимаю, что у нас, так называемая, рыночная экономика. Понимаю, что должна быть свобода слова. Понимаю – и согласен,  что теперь нет цензоров. Понимаю – и не согласен, что нет редакторов. Но корректора-то при издательстве надо оставить! Хотя бы одного! Сегодня  при наличии денег у автора издательство может выпустить  любой бред, даже бред сивой кобылы. Но на обложке, внутри которой,

качественная ахинея, всё-таки стоит адрес издательства – неужели не стыдно? Что касается этой книжонки, то в справочных данных даже корректор указан – К.Резвых. Только роль его непонятна. Вот начало стихотворения «Разлука»:

 

Я к тебе приеду поздно в этот вечер.

Постучу в окошко, а затем и в дверь.

Ты халат оденешь, выйдешь мне навстречу…

 

          Специально для корректора К.Резвых и учителя И.Гладких: «халат оденешь» - по-русски так не говорят. Одеть можно жену, любовницу – хоть с ног до головы. Но халат, туфли и всё остальное – надевают. Существует остроумное правило: одену – Надежду, надену – одежду.

    Справедливости  ради скажу, что одно стихотворение у  Ивана Гладких получилось (пунктуация авторская):

                ХХХ

Я чувствую дыхание весны –

Оно в снегах, в подтаявших сугробах,

В зелёных шишках молодой сосны,

И в лужах, что сверкают на дорогах.

                     ---

 Но чтобы дойти до  этих четырёх хороших строк, пришлось столько перелопатить! И не только урины.

 

---

  

        «Капель»*****. Первая книжка уже немолодого человека  Виктора Мухина. Всего одиннадцать стихотворений. Вот кусочек из коротенького вступления, написанного Василием Никоновым: «…Первая тоненькая книжечка, первый сердечный трепет. Первая ласточка взмахнула крыльями, полетела…не в небо, а к людям, к читателям. Дай Бог, чтобы за первой  вылетали из поэтического гнезда другие – на радость нашему читателю».

     Скажу честно,  мне приятно держать на ладони эту крохотную книжку. Пусть стихи слабые, далеко не совершенные, пусть замечаний больше, чем самих стихов. Но в них нет «ячества», самовлюблённости, нет агрессии. Есть неуклюжая попытка рассказать людям то, о чём они знают уже тысячи лет.  И пусть нет ни одного законченного, завершённого стихотворения, но мне они  симпатичны, потому что они имеют развитие. Для примера возьмём коротенькое – «Дождик».

Дождик  долго собирался

И пошёл, не обманул.

Сквозь воздушное пространство

Струны  косо натянул.

 

Натянул, хватило толку

На  берёзовый колок.

Понакрапывал  и только,

А расплакаться не мог.

      --------

      Повторю  некоторые азбучные истины. Каждое стихотворение – после написания двух строчек – создаёт внутри себя закон, по которому оно должно развиваться. Поэт, чувствуя и понимая этот закон, не может отступить от него ни вправо, ни влево. После первых двух строк уже не поэт пишет стихотворение, а стихотворение ведёт за собой автора. Для каждого стихотворения существует свой закон: на тысячу стихотворений – тысяча новых правил. Сюда входит: словарный ряд – слова эти должны быть одного социального  слоя, одного клана; первые две строчки определяют  ритмический рисунок, размер; первые две строчки дают интонацию для всего стихотворения; по своим законам развиваются метафоры; рифмы - это и вовсе особый разговор.

       Ничего этого Виктор Мухин не знает. Иначе, следуя логике развития образа  «…струны косо натянул.\ Натянул, хватило толку \ На берёзовый колок», образа струнного инструмента, у которого есть колки, которые удачно обыгрываются с колками берёзовыми – маленькими рощицами, дальше  должна зазвучать музыка, какие-то первые аккорды, которые не получились. А у автора начинает накрапывать дождик, который так и не смог расплакаться.  Вроде,  бы чушь,  ерунда какая-то, а за душу царапает. Хотел было посоветовать автору позаниматься теорией стихосложения, всё-таки из всех существующих литературных жанров   СТИХИ  - САМЫЙ  СЛОЖНЫЙ. А потом подумал: а зачем?  «От многих знаний – многие печали». Пусть ему пишется так, как дышится. Пусть будут вот такие немного корявые, но добрые  и наивные строчки.

 

---

  

        Поэтический семинар уже подходил  к концу. Одним из последних читал свои стихи молодой человек лет тридцати, именно читал – Иван Яковлев.. Текстов не было, потому слушали с голоса. (Стихи непременно надо читать с листа). А голос у автора был поставлен: и паузы вовремя, и где надо, интонацией уведёт вправо-влево, и хрипотцы поддаст,  на самых патриотических строчках поднимется до  высоких нот – стихи были о Великой Отечественной Войне. Впечатление автор произвёл и на участников семинара, и на руководителей – Елену Стефанович, Николая Ярославцева, Виктора Коврижника, Елену Ерофееву, на меня. На минуту повисло молчание, настолько все были оглушены авторским чтением, напором, жестикуляцией…

        Когда же посмотрели  листки, прочитали внимательно, стало понятно, что за всем этим хорошо оформленным треском нет ничего. Если сказать, что стихи плохие, значит, сделать комплимент автору. Стихи никакие, их нет.

       Очень непростое это дело – говорить о стихах  про войну,  написанных сегодня.

       С одной стороны – патриотической – об этом можно лишь мечтать, когда наши современники  и наши дети помнят о  подвигах своих отцов и дедов, когда  «никто не забыт, ничто не забыто», когда  народ, утративший свою национальную идею и падающий в пропасть небытия,  пытается уцелеть, ухватиться хоть за что-то прочное, надежное, но под руку попадается всё гнилое, химерное, икусственное, потому что увеличение ВВП не может быть национальной идеей; оказывается, что  самое прочное, самое надёжное, самое однозначное, что не может быть переосмыслено, это наша общая победа.

      С другой стороны – художественной – стихи о войне не могут быть подделкой, они должны быть не просто достоверны, правдивы, они должны быть  -   по закону жанра  - лучше, талантливей написанных прежде. Это вовсе не значит, что автор должен  быть непременно участником боёв. Это как раз и необязательно, на то и поэт, на то и дар перевоплощения, вспомните хотя бы Владимира Высоцкого. Но кроме таланта у поэта должно быть еще чувство ТОГО времени, невозможность ненаписания. Почему у 

      Михаила Вишнякова нет ни одного стихотворения о войне – ни одного!? Что, не хватило таланта? А ведь он родился в военный год. Тогда почему «девушка семнадцатой весны», приносимая в жертву тысячу лет назад, у Вишнякова выглядит словно это наша современница. Значит, дело не только в  таланте. Почему у Бориса Макарова  нет стихов о войне? А если и есть  военная тема, то Борис Макаров подходит к ней очень осторожно, деликатно, не напрямую, а через третье лицо:

 

                      …Мне с возрастом понятнее

                      Рассказ фронтовика:

                      -  Лежим… Трава примятая…

                      За рощицей река…

                      Ревёт…Ползёт громадина.

                      Я – вот он – на виду.

                      Бежать, спасаться надо бы,

                      Да ноги не идут.

                      От страха – сердце тряпочкой.

                      Вокруг огонь и гул.

                      И мамочку и папочку

                      В молитве помянул.

                      Но жить хотелось здорово,

                      Наверно, оттого –

                      Чуть вылез танк на взгорочек –

                      Гранату под него!

                      Потом – награда, почести,

                      Похвал вокруг – горой.

                      А мне заплакать хочется,

                      Какой же я герой.

                      И до сих пор –

                      На тракторе

                      В ограду въедет внук, -

                      Забудусь – и от страха-то

                      Аж хлебушко из рук. 

 

          Стихи о войне, да и вообще литература   военная, самая талантливая, самая значительная написана самими участниками. Потом – по затухающей. Говорят, время лечит боль, и это так на самом деле. В нашем поколении, рождённом после войны, война ещё болит, но это уже боль воспоминаний наших отцов. Гражданская война,  -  боль тупая, далёкая. Душевные раны первой мировой  затянуло, они уже не тревожат. От русско-японской осталась обида. А оборона Севастополя, Отечественная Война 1812 года  - это уже история, никаких личных больных ниточек.

        Но ведь совсем рядом, на нашей памяти война в Афганистане, первая Чеченская война, вторая…Ведь и на этих малых войнах лилась кровь наших солдат. И в плен брали, и пытали, и расстреливали, и подвиги были, и предательства. Почему же тогда не написано ни одного значительного художественного произведения на основе военных событий малых войн, в которых принимала участие Россия в двадцатом веке. КВЖД, Испания, Монголия, Финляндия, Корея, Вьетнам – всего числом двадцать шесть. И потери – сколько погибло  наших людей!

     В феврале 1984 года во Вьетнаме  американцы сбили  военный самолёт мужа моей сестры Натальи -  Владимира Иванова родом из Усуглей. Мы с ним были  дружны. Рука сама потянулась к перу, «перо – к бумаге», боль потери надо было как-то выразить, оформить. Начал писать какие-то строчки, какую-то поэму, что ли. Ничего не получилось, словно руку кто-то невидимый сдерживал. Было непонятно, ведь вот оно, живое чувство, ничего не надо выдумывать! Причину той  неудачи  я понимаю лишь теперь. И даже   догадываюсь  о причине, по которой не появилось ни одного (!) значительного произведения не только в поэзии – в любом виде искусства – обо всех двадцати шести малых войнах.

      Всё дело в НАЦИОНАЛЬНОМ ХАРАКТЕРЕ, в национальном мироощущении, в той работе, которую вела Россия всю свою тысячу лет. Мы всю жизнь оборонялись от внешних врагов, поэтому нам чужда агрессивность, напасть, захватить – это не наше. Не наше не потому что это чуждо человеческой природе, а потому что нам было не до того, на это ни сил, ни времени не было, нам бы защититься, своего не отдать. А что касается готовности к агрессии, то на заре российской государственности наши предки этим и жили. Присобачить щит на ворота Царь-града, нынешнего Стамбула – это же чистое хулиганство! Держать в страхе всю округу, между делом выходить с вооружённой дружиной  ( читай – армией!) поразмяться по соседним народам – это что, от дружелюбия? Но исторические условия  сложились таким образом, что русский народ был обречён на оборону. Защититься, защитить слабого, ближнего, пожертвовать собой ради другого – вот та форма, в которой отливался и твердел характер русского народа. Отсюда вся наша литература имеет  «оборонительный» характер, потому что психология обороняющегося опрАвданнее психологии нападающего, опрАвданнее  житейски, религиозно, исторически, ситуационно, а значит, психология защитника для литературы глубже и интереснее.******  Отсюда и глубина нашей литературы. Отсюда сложность, непонятность и загадочность русской души – уж ОЧЕНЬ МНОГОЕ СОВПАЛО, когда на исторические условия наложились христианские ценности.

                    Длиннорукий, худой, без ремня,

                    Пленный немец глядит на меня…

                    Ты веревку и пулю принёс

                    В царство песен и царство берёз… (Ярослав Смеляков. «Пленный немец»).

 Или:

                    …Но ведь я не  пришёл с пистолетом

                    отнимать итальянское лето,

                    но ведь пули мои не свистели

                   над священной землей Рафаэля…(Михаил Светлов. «Итальянец»)         

    Вот почему все наши малые  войны, в которых мы выступали агрессорами,   не нашли отражения в литературе!

    Мы выступали агрессорами, мы приходили на чужую землю, и если «Бог не в силе, а в правде», то здесь правда-то как раз была не с нами. И народ это чувствует. Это может не  чувствовать писатель, художник, режиссёр,  которые пытаются преодолеть сопротивление материала, втискивая русского солдата в афганский антураж. Но это не то сопротивление, когда резцу скульптора сопротивляется мрамор, и в итоге этой борьбы рождается скульптура, а это то сопротивление, в результате которого ничего не может родиться. Мне стыдно за тех авторов, которые на афгано-чеченском материале пытаются что-то создать, пустоту и ложь забивают каскадёрскими трюками, взрывами. Пустота она и есть пустота. Люди искусства должны это понимать.

      Из всей литературы «замирения» Кавказа в памяти остались лишь несчастный Жилин с Костылиным, бежавшие из чеченского зиндана. Но – остались как узники, а не как воинственная агрессивная сила. «Севастопольские рассказы» - мы снова обороняемся.  Пять русско-шведских войн,  русско-иранская война, русско-турецкие войны, которые сменяли одна другую на протяжении двух веков, кампании по защите балканских народов, помощь  «братьям-славянам» не нашли отражения в литературе потому, что, пусть мы и вступались за «униженных и оскорбленных», но вступались как нападающая сторона.

       Всего два примера. Первая мировая война и русско-японская война. Первая, растянутая на годы и унёсшая миллионы жизней, в русской культуре не оставила следов. Вторая, маленькая, короткая, позорно проигранная, но война «наша», мы защищались, - оставила песню «Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг». Любая  наша оборонительная баталия осталась в искусстве: «Повесть о разорении Батыем Рязани», «Сказание о Мамаевом побоище»,  «Повесть о нашествии Тохтамыша», «Сказание о нашествии Едигея».  опера  «Жизнь за царя» (Иван Сусанин), песни, живопись – да разве же всё перечислишь?  Но от всех русских захватнических походов в культуре осталось ничтожно мало: в литературе - «Слово о полку Игореве» и в живописи – «Переход Суворова через Альпы» Сурикова. И всё!

       Даже, казалось бы, разгром Квантунской армии – по всем юридическим, международным, союзническим, правовым, да и, в конце-то концов, человеческим нормам не вызывал никаких вопросов. Всё так, всё  правильно. Вот только в литературе, кроме мемуарной, конечно, эта компания  никаких следов не оставила. Потому что не было почвы для такой литературы, почвы – как морального основания и почвы как родной земли – суглинка или чернозёма. Вот почему нет произведений ни по Афганской войне, ни по Чеченским…И не будет. Как уже не будет и достойных литературных произведениий о Великой Отечественной Войне – расстояние велико, звуки выстрелов и разрывы снарядов уже не долетают до нашего слуха, а через три поколения боль ослабевает настолько,  что её уже нет. И это правильно, потому что «нельзя на родные могилы \ до смерти, рыдая, смотреть».

      Пожалуй, всё же одно исключение есть – остров Даманский. Сколько было напечатано стихов, поэм, рассказов, и это не являлось государственным заказом, это было общее народное настроение: не мы, а к нам пришли с оружием, нашу землю топтали.

        Причины гибели СССР многие, основное большинство, ищут в экономической, моральной, религиозной, коррупционной плоскостях, не пони мая, что это всего лишь следствия.  Причина главная, мне кажется, она же и единственная, в ЛОЖНОЙ  ИДЕЕ захватить весь мир, установить на всей планете справедливый социалистический строй. Вся причина в этой захватнической агрессивной идее, которая  ЧУЖДА  РУССКОМУ  ХАРАКТЕРУ, характеру оборонительному. После семидесятилетнего насилования хребет национального характера был сломан. Рухнуло ВСЁ. И это ВСЁ уже не подлежит восстановлению.*******   

     Может быть, дело обстоит как-то иначе, но я по себе как русский человек именно так вижу эту картину, даже не вижу – чувствую.

       Поэтому, прошу прощения за нелицеприятную прямоту: когда мне встречаются стихи нынешних авторов о Великой Отечественной Войне, о войне афганской, о чеченских войнах,  они вызывают у меня двойственное чувство.  Априори это не может быть сделано на уровне, достойном  печатания. Исключения пока не встречалось. Поэтому стихи военной тематики я исключил из обзора (о военных стихах участников Великой Отечественной Войны поэтов Арсалана  Жамбалона,  Доржи  Гомбоева и послевоенного поколения  - Цыдыпа Жамбалова и Батожаргала Гармажапова поговорим отдельно).

       Хотя наперекор себе, приведу пример с «Война  и мир» Толстого, написанного много позже Отечественной Войны. Михаил Шолохов не сидел в немецком концлагере, когда выписывал Андрея Соколова из «Судьбы человека». Может,  для  осмысления событий такого  масштаба, масштаба планетарного,  и времени требуется немало. Может, самое главное ещё впереди?  Впрочем, не думаю так. Это могло бы  произойти, не случись в нашей истории события более значительного и более трагического – развала государства.  И если через полвека появятся авторы большого литературного таланта, эпического мышления, их произведения будут посвящены именно закату и гибели империи.

 

---

 

       Передо мной пять стихотворных сборников Людмилы Мутовиной,  выпущенных разными издательствами за два (!) года -2007-2008. Об остальных поговорим попозже, а пока откроем книжку «Расскажите, ветераны», Чита, 2008, типография ООО «Дюна плюс». Автор неплохо зарифмовала десять стихотворений, это конкретные случаи из жизни фронтовиков, где в основе – сюжет. Вторую половину книжки составили короткие воспоминания фронтовиков о конкретных  военных эпизодах.

         

       ПРИМЕЧАНИЯ:

*»Это время легковато для пера» - часть первая. Напечатана в четырёх номерах «Читы  литературной» - № № 46, 47, 48, 49. 

 **  «ЭКСПРЕСС-ИЗДАТЕЛЬСТВО, 2009 год.

***»ПОИСК», 2008 год.

**** «ЭКСПРЕСС-ИЗДАТЕЛЬСТВО», 2011 год.

***** Центральная городская библиотека им. А.П.Чехова.

    ****** На наших глазах происходит формирование  характера самого молодого народа на Земле – американцев. Характера подростка – драчливого, агрессивного,  самоуверенного и необразованного. Вся его культура, вся идеология стоит на силе как высшей ценности. Если такому подростку вовремя не дать по рукам, не наказать, то из него вырастет дебошир планетарного масштаба. Но,  похоже,  по рукам дать ему никто не осмелится. Поэтому мы обречены в будущем (скором будущем) встретиться с ним один на один, обречены по всем законам: по законам жанра, по законам истории, по законам физики -  как разнополярные заряды и пр. и пр. Причём, мы  будем выступать в своей исторической  роли – как обороняющаяся сторона.

     ******* Если Россия могла существовать как извечно обороняющееся государство и – только в этой ипостаси, то США,  наоборот, может быть и процветать,  лишь реализуя своё агрессивное начало. Случись чудо, если бы США ввести вакцину миролюбия или прививку от агрессии, этот колосс на глиняных ногах рухнет в одночасье. А дело всё  здесь – тоже в национальном характере.

 

---

 

                                           ГЛАВА  ВТОРАЯ

                Несколько  слов  о стихах авторов,  переданных мне в рамках Головатовских чтений  (Филимонова, Погодаев, Трофимова, Сурин…  ).

   Давайте начнем  со стихотворения Геннадия Алексеевича, с его знаменитого стихотворения «Сила», которое все, конечно же, помнят. Если читать его внимательно, а читать внимательно надо любые стихи, то там в восьми строчках черным по белому дана программа не только жизни, но и литературного творчества. Яснее некуда. Слепой не может видеть, немой не может кричать, безногий шагать вперед, безрукий держать оружие – но все они могут думать. Думать, чтобы так организовать свою жизнь, чтобы максимально использовать то, что есть.  А это значит:  немые могут смотреть гневно, слепые могут кричать яростно,   безногие могут держать оружие, безрукие могут шагать вперёд.

   Давайте будем называть вещи своими именами. Мы пришли в литературу, а не в богадельню, а литература – штука жесткая. И жестокая. И литература, и милосердие – понятия несовместимые, понятия недопустимые, конечно не по отношению автора к своим героям, а по отношению литературы к авторам и авторам к самим себе. Это базовая платформа литературы, если размывается это понятие, заканчивается литература и начинается графоманство. По этой самой причине никаких скидок и послаблений из-за инвалидности быть не может. Скажу больше – требования  к инвалиду, пишущему стихи, должны быть вдвойне, втройне выше, нежели к обычному человеку.  Слышу  гневные речи в свой адрес. Но – попробую объясниться.

   У кого-то нет зрения. Кто-то прикован к инвалидной коляске. У меня нет голоса и музыкального слуха. Я не умею танцевать. По этим причинам я не пою в Большом театре, не сочиняю музыки, даже не являюсь солистом балета. И, представьте себе, не чувствую своей ущербности, даже наоборот – я очень счастливый человек.

Незрячие люди перед зрячими имеют одно несомненное преимущество – у них должно быть чрезвычайно развито внутреннее зрение, зрение духовное, по большей части недоступное людям зрячим, которые в большинстве своем и являются  людьми духовно ослепленными. Незрячие люди должны глубже и точнее видеть внутренний мир, понимать его, а, значит, как бы это не звучало парадоксально, требования к их стихам я предъявляю завышенные. И это правильно. Человек слепой или слабовидящий познаёт мир через звуки, обоняние, осязание. Итальянские художники эпохи Возрождения  различали и могли назвать двадцать семь тысяч оттенков палитры, и при  этом они считали, что этого недостаточно, чтобы выразить всё многообразие мира. Лишённый зрения, при усиленной работе над собой, сможет различать оттенки запахов и человеческого голоса в пределах этого же порядка. Человек, в силу каких-то причин, прикованный к креслу, лишён  обычной земной суеты, этого бессмысленного постоянного мельтешения за призрачными несуществующими целями, но взамен  ему даётся свободное время – самое большое сокровище; время, чтобы думать, читать, заняться самообразованием, углубиться в себя, потому что только в своей душе можно найти самые глубокие бездны и самые высокие вершины.

   Отсюда делаем первый вывод: свой недостаток надо обратить в преимущество, а не ныть и комплексовать на этот счет. Не надо пытаться решать неразрешимые задачи: автору, кто плохо различает оттенки цвета или не различает их вовсе, надо из стихотворениия убрать все оттенки, потому что они создают сумятицу и неразбериху.

   Для примера возьмем стихи Филимоновой Натальи Александровны.  Первое  замечание – это рифма, точнее, ее полное отсутствие или полуприсутствие. Церковь – леса, тишина – луна, человека – неба, заросла – облака, тепла – утра, зовет - простор, горизонта – бездонным – это не рифма. Вот это не заливная рыба. А рифмовать слова «растают – оттает» это все равно как рифмовать  «сапог-полусапог» и «ботинок-полуботинок».

   Русский стих всегда стянут рифмой – хорошей, крепкой, как обручи стягивают клепки на деревянной бочке, иначе бочка рассыплется. Мы же, в конце-то концов, русские люди, а не какие-нибудь французы, чтобы писать без рифмы!

   А вот к строфе:

                     «…Скоро золото рассыплет одуванчик,

                     земляника закраснеет под листом,

 

                      и березки белый сарафанчик

                      будет тень бросать над родником.»

нет  претензий. Ведь умеет же автор и рифмы  подобрать и оттенки умело употребить.

   Но вернемся к первому стихотворению «Деревянная старая церковь…» - если бы не беспомощная рифма, любой поэтический альманах  мог бы  напечатать его на своих страницах.

   Второе замечание к Филимоновой – непонимание своих сильных и слабых сторон. Возьмем стихотворение «Сочетание синего с зеленым – цвет весенний неба и листвы…» Первые четыре слова начинаются на «с-с-с-з» - трудночитаемо  и труднопроизносимо, это плохо. Теперь углубимся в оттенки. Где и когда вы видели у нас весеннее синее небо? Посмотрите вверх . Весной небо в Забайкалье бледно-голубое, как будто комнату белили, а синьки не хватило. Летом оно ярко-голубое. Синеть забайкальское небо начинает в августе, а синим оно становится в начале сентября. После двадцатых чисел на нем уже холодная синева, в начале октября по горизонту начинают гулять белесые заструги.  Каждый месяц года имеет свой цвет и свой оттенок. И не надо вводить  читателя в заблуждение.  Приблизительно цвет неба может назвать  метеоролог, который ни за что не отвечает,  а поэт, который отвечает за всё,  на это не имеет права.  Едем далее -  зеленая листва. Это  очень приблизительно. Весной она  серо-зелёная, словно подёрнута  пыльной дымкой, потом  - бледно-зеленая, летом – зеленая, после дождя  - ярко-зеленая. Береза, тополь, осина, ольха имеют зеленую листву, но все они зеленые по-разному.  Недаром о тополе Пастернак писал «серебристой изнанкой листа».

   Давайте наши слабые места оставим в покое и не будем их выпячивать. Давайте еще раз перечитаем стихи слепого поэта Эдуарда Асадова. Понимая, что мир в цвете ему недоступен, он особо и не отчаивался. Асадов писал сюжетные стихи, брал какой-то случай, моделировал ситуацию и получались хорошие стихи («Трусиха», «Собака» и др.) Или же описывал душевные переживания и при этом прекрасно обходился без цветовой гаммы.  Сюжетно-описательные  стихи Эдуарда Асадова не в моём вкусе, но это не значит, что они не имеют право на жизнь.

   У Сутуриной Тамары Сергеевны удачным получился цикл «Осколочки». В стихотворении «Ты язык мне показал…» мне кажется, что две последние строчки лишние, стихотворение состоялось и без них.

     «Ты язык мне показал

      Ты плохой, сказала Света

      И теперь я никогда

      Не угощу тебя конфетой…»

Для начала надо хотя бы привести текст в порядок, согласуясь с законами  русского языка, расставить знаки препинания, оформить прямую речь. Написано двусложным размером – хореем.  В строчке «Не угощу тебя конфетой..» одна гласная лишняя. В первой строчке семь гласных, во второй – восемь. Значит, в третьей должно быть снова семь гласных (там и есть семь). А в четвертой снова восемь. А у автора в четвертой строке на одну стопу  больше. Исправить это можно простой перестановкой слов:

     Я теперь не угощу

     Никогда тебя конфетой.

    Но зарифмовать  первую и третью строку не помешало бы.

 

       У Трофимовой Валентины Васильевны удачными получились стихотворения «Сегодня вдруг повеяло весной…» и Птица Осень. Что касается «Бурятских напевов»,  то в них от бурятского только Дарима. Если вместо Даримы поставить  Гульнару или Манану, то это будут уже узбекские или армянские напевы,  а если Рахиль, то – уж  и вовсе  экзотика – еврейские. Не схвачено что-то истинно национальное. Хотя можно было стилизовать само стихотворение под бурятскую манеру исполнения: в русском стихотворении рифма приходится на конец строки, а в бурятском стихе рифмуется начало строки, самые первые буквы.

   О жалобных стихах Погодаева. Кому и на что жалуется автор?  Как изменить нам черно-белый мир? – спрашивает  он. Отвечу: никак. К счастью, нам это не дано.   Потому что  мир сделан  сразу и набело.   Как и человек живёт  -  сразу и набело.   И что за мода  пошла, чуть что, за всякую ерунду шпынять Создателя, Не надо так делать, не надо.   А  надо довольствоваться тем, что есть. Разве «пылкость чувств» и «светлые мечты» зависят от внешнНе угощу тебя конфетой..их  причин?   Если этого нет в душе, тут хоть зрение дай и золотом осыпь -  ничего не изменится.  Подозреваю, что мир весь  -  это вовсе не объективная реальность, а сплошная субъективщина.  Иначе как объяснить,  когда один человек, оглядываясь на свой возраст, сокрушается – уже полжизни прошло! – а второй счастлив, что ещё осталось полжизни?    А что такое счастье, я знаю абсолютно точно,  вот они, всего двадцать строчек:

                  ХХХ

Вдоль насыпи ржавые травы,

Мазутом пропитан песок.

Прозрачны, как ветер, составы

На запад летят  и восток.

 

Поднимешься только на бруствер –

И тоже как будто летишь.

Зачем же ты с медленной грустью

За ними подолгу следишь?

 

Когда-то давно на вокзале

Я, полон надежды и сил,

С открытыми настежь глазами

Вот так же за ними следил.

 

Душа моя  СЧАСТЬЯ  хотела,

Летела за ними вослед.

Но в дальних и ближних пределах

Его одинаково нет.

 

Оно из груди вырастает.

А если же пусто в груди –

Гляди  и гляди на составы,

До смерти – сквозь слёзы – гляди.

 

   «Трудно жить, не замечая женщин..» - стихотворение пошлое. Да и не стихотворение это вовсе. Надо уметь видеть себя и свои стихи со стороны.

     О творчестве Андрея Бабожена  на семинаре говорили особо.

    К 29 –и годам Андрей написал и издал две книжки стихов – «Я заболел осенними ветрами» и «Любви хрустальный свет»*. Если само  название первой книжки звучит как однострочное стихотворение (в конце восьмидесятых было такое поветрие – называть сборники стихов или строчкой из стихотворения, или называть законченным предложением: «Есть у меня на свете брат», «Я однажды лежал на зелёной  траве» - Анатолий Кобенков, «Когда возвращаются птицы» - Борис Макаров, «Я к вам с друзьями» - Ростислав Филиппов, «Час багряного солнца» - Михаил Вишняков, «Отпущу свою душу на волю»,  «Выходя на дорогу, душа оглянулась» - Юрий Кузнецов, «Огни  на дальней стороне»,  «Осенней ночью у костра»   и пр. и пр. Мне нравится этот приём, и хорошо, что он возвращается. Тому примеры: «Я здесь своя» - М.Семёнова, «Черновик души моей»  - Елена Сластина, «Этот век уже не мой» - Виктор Кобисский и много  других авторов), то  в названии второго сборника есть манерность, красивость, любование. Хотя в стихотворении эта строчка стоит на месте, не выпирает из общего текста.  Автор, судя по стихам, человек тонко чувствующий, надеюсь, это понимает. В предисловии Елены Стефанович к сборнику есть немало умных добрых слов. «Вчитываюсь в строки стихов, написанные человеком, которого судьба не балует с рождения, и снова прихожу к выводу: здоровье – особенно нравственное, духовное здоровье – заключается не в атлетическом сложении тела, не в горах накаченных и перенакаченных мышц, не в гренадёрском росте и стати, а в зрелости, состоятельности души и сердца…»

 

              Не жалейте меня!

Не жалейте меня, не надо…

Для чего эта жалость нужна?

В царстве белого снегопада

Всё смотрю на январь из окна.

Тополиные голые ветки

Сиротливо стучатся в стекло.

Я в квартире как в запертой клетке,

Но зато в этой клетке тепло.

Здесь меняется жизнь на годы,

А минуты уходят в стихи,

И холодные неба своды

Извиняют меня за грехи.

Жалко только любовь немного,

Ту, с которой судьба не в ладу,

До неё потерялась дорога,

Потому-то я к ней не дойду.

В остальном же всё будет прекрасно,

Не во сне, а вот здесь, наяву.

Если Бог создал мир не напрасно –

Значит, я не напрасно живу.

               -----

 

      Читал-перечитывал стихи Андрея Бабожена. Но – что бывает редко – какого-то определённого мнения так и не составилось. И замечаний нет, И всё правильно. Настораживает лишь то, что в стихах очень молодого человека слишком много ангелов, Бога, Божественного присутствия. В поэзии такое присутствие необходимо, но оно должно угадываться, а не называться. Так северные народы не называют своих тотемных животных (медведя – медведем, волка – волком), а обходятся догадками или языком Эзопа. Бывает иногда – редко, оттого и запоминается – во взгляде пятилетнего мальчика мелькнёт что-то мудрое, глубоко стариковское. И не по себе станет…Всё же молодые годы даны человеку, чтобы делать глупости, которые приходится исправлять  оставшуюся жизнь. Особенно -  поэтам.

    Однако на этот счёт – у каждого своё мнение. Некоторые делают глупости всю жизнь. А кто-то умеет обходиться без них.

      Не будь Гомер слепым – могли бы мы видеть сегодня «Илиаду» и   »Одиссею»?

      Не будь Бетховен глух – могли бы мы сегодня слышать «Лунную сонату»?

      Большой вопрос.

  

---

  

   В стихотворном сборнике «Ты прислушайся…»  Василия Кузнецова** много тяжёлого, чёрного, боли, безысходности. Непостижимое чередование агрессии и беззащитности, автор словно пытается разобраться в себе, но всё больше и больше запутывается.  Все события развиваются в каком-то тягучем и мутном пространстве. Такое чувство, будто всю ночь перед зеркалом пил некачественную водку, а утром идти на работу…Но каким-то образом два светлых – и неплохих! – стихотворения затесались: «Ты прислушайся – падают звёзды…»  и  «Невеста».

  

---

  

          «Черновик души моей» Елены Сластиной***  оставил сложное впечатление. Ничего не мог сказать сразу, ждал послевкусия, когда перебаламученные впечатления отстоятся и расслоятся. Перечитал вторично…

    Из всех стихотворных сборников и подборок в периодической печати (всего около двух тысяч фамилий) можно выделить пятнадцать – двадцать забайкальских авторов, чьё творчество на порядок выше, стихи  написаны  почти профессионально: Эрнст Хавкин, Галина Целищева, Максим Стефанович, Юлия Рейс, Галина Рогалёва, Андрей Бабожен, Алексей Егоров,  Наталья Муратова,  Ирина Котельникова,  Виктор Ештокин,  Людмила  Мутовина, Елена Карамзина  и другие, о которых будем говорить дальше. Без сомнения, Елена Сластина в их числе. А без её стихотворения о солдатской каске антология забайкальской поэзии была бы неполной. Приведу его полностью:

                 ХХХ

Старая пыльная дедова каска.

Стёрта местами поблёклая краска

Запах костра, пороха, пыли…

Кажется, годы его не изжили.

Кажется – что не остыли бока.

Лёгкая  каска, как ты нелегка!

Дед заменил бескозырку тобою –

Мирную  жизнь  зачеркнул фронтовою

И на прощанье черпнул из реки

Воду, и небо, и васильки…

Ты защищала русоголового

Юного деда, солдата сурового.

С ним вы дошли да Берлинских застав,

Многих и многих в живых не застав.

Мяты бока, стёрта временем краска…

Низкий поклон тебе, старая  каска!

 

     Собственно, поэзия здесь всего в двух строчках: «…И на прощанье черпнул из реки \ Воду,  и небо, и васильки..», но этой концентрированной поэзии хватило на всё стихотворение, без этих строчек стихотворения  нет. Правда, вызывает вопрос и бескозырка. Ведь бескозырка – это тоже военный головной убор, а если флот гражданский, то… словом, как-то невнятно. И «лёгкая каска» - это неправда, каска штука тяжёлая,  не бутафорская же она.  Точность образа –крест поэта, который он должен нести всю жизнь. Хорошо бы автору довести до ума это неплохое по задумке стихотворение.

      Открывается книжка факсимильной страничкой,  написанной рукой

Михаила Евсеевича Вишнякова: «7ноября 2003г. Уважаемые родители! Высылаю Вам лучшие страницы творчества Вашей дочери! Молодец, она, - блеснула благодарно от имени русской общественной мысли!!!» И подпись. Книжка вышла из печати в 2011 году. И вот здесь надо поговорить не о литературном качестве сборника,  а о качестве этическом.  Сборник выпущен в 2011 году, в мае.  Средневековое католичество Европы придумало хитрые бумаги - индульгенции, по которым отпускались грехи. Надо-то всего было –заплатить  в кассу костёла или монастыря нужную сумму  и все грехи твои прощались от имени Бога.  А если сумма внушительная, то прощались и будущие грехи, которые ты ещё не совершил, но собираешься совершить. Сопровождение Вишнякова – это что-то вроде индульгенции  на будущие стихи, написанные после 2003 года, неважно – хороши они или нет. Приём этот запрещённый, неужели автора не смутила неоднозначность ситуации? Оставить строчки Михаила Евсеевича, на мой взгляд, можно лишь в одном случае: стихи,  включенные  в сборник, должны быть написаны не позже 2003 года.  Или убрать предисловие поэта. Что касается «…блеснула благодарно от имени русской общественной мысли!!!», то здесь Михаил Евсеевич погорячился,  было у него такое редкое ныне качество – радоваться чужому успеху, иногда желаемое выдавая за действительное.

      А стихи у Елены Сластиной получаются. В книжке почти восемьдесят стихотворений, из них -  четыре законченные  и вполне состоявшиеся.  Иногда Елена отрабатывает пустоту, но это в порядке вещей, это болезнь роста. Ничего не стану говорить ей под  руку, талант не надо торопить, он сам себя ведёт. Четыре законченных стихотворения для первого сборника – это удача. А если и охота от чего-то предостеречь автора – от звёздного воздуха. Не  надо его втягивать глубоко – обжигает.

    А вот стихотворение о солдатской каске обязательно надо до ума довести!

      

---

 

      Название стихотворного сборника  может многое  сказать не только о содержании, но и о качестве этого содержания. Маленькую книжонку Александра Полковникова в твёрдом переплёте с игривым названием  «Разбей мне сердце, дорогая»**** и с фотографией  на обложке  барышни,  на которой из одежды  лишь минимум - заколка в причёске,  взял осторожно, как берут «…   бомбу, как ежа, как бритву обоюдоострую…»  Жеманно-пошлая обёртка  соответствовала содержанию. От первой и до последней страницы автора не покидает сексуальная озабоченность, а если и рассуждает  он иногда о сегодняшнем дне, о судьбе страны, то от кровати  на всякий случай далеко не отходит и держит её в пределах быстрой  досягаемости. Стихи сплошь пародийны, но, думаю, пародист Николай Ярославцев побрезгует ковыряться в этой нравственной продукции не первой свежести. Хотя одна  искорка во мраке блеснула. Стихотворение так и называется – «Искриночка»:

О, как она прелестна!

О, как она мила!

В ней красота небесна

Ещё не отцвела.

 

Улыбка как зарница

В сияющей ночи.

И вся она  искрится

И душу жгут лучи.

 

От тех зарниц искринка

Горит в моей груди.

Искриночка,  искринка,

Себя мне посвяти.

 

Искриночка…Путь долог,

К красавице лети,

Открой заветный полог,

Ей сердце разбуди.

 

О. как она прелестна!

О, как она мила!

В ней красота небесна

Ещё не отцвела.

    Словно написано совсем другим человеком. Хотя без «заветного полога» и здесь не обошлось.

 

---

  

           ПРИМЕЧАНИЯ: *Экспресс-издательство, 2010 год.

             ** Читинская областная типография, 2007 год.

            *** Экспресс-издательство, 2011год.

           **** Экспресс-издательство, 2009 год.

  

---

 

                                               ГЛАВА     ТРЕТЬЯ    

  

           Есть в русском языке такие слова – омонимы, это когда одно слово может обозначать одно или несколько явлений или понятий. Например, слово «коса». Это может быть инструмент для косьбы – литовка, это может быть речная отмель, это может быть девичья коса, но это может быть и краткое наречие от слова косая – коса. Тут всё ясно, говорить здесь не о чём. Но  в последнее время  в русском языке появилось явление, когда одно и то же слово обозначает разные понятия  из области ненормативной лексики. И омонимами их назвать нельзя, и названия пока не придумано.  Вопрос деликатный.

       У  Батожаргала Гармажапова  есть стихотворение в переводе Бориса Макарова. Привожу его полностью*.

              МУЖСКОЕ  ДОСТОИНСТВО

 

Я – связной меж  будущим и прошлым,

И от деда внуку передам:

Жизнь не только праздничная площадь,

Где легко и сердцу, и ногам.

Жизнь не только песни и конфеты.

Каждый день опасности таит.

Наша беспокойная планета

На мужском достоинстве стоит.

 

      А вот пародия Елены Карамзиной на это стихотворение:

                 ИСТИНА!

Говорили встарь,  что кур доят,

А чудес по свету всех не счесть:

На Атлантах – семь небес лежат,

Черепахам – вечно Землю  несть.

 

Век сменил истории права,

И мудрец об истине вопит:

Черепахи сдохли! Впредь  Земля

На мужском достоинстве стоит!

 

      «На мужском достоинстве стоит»- существительное,  прилагательное  да ещё глагол «стоит». Не мог же переводчик не видеть, не понимать пародийности и двусмысленности написанного!  Тогда почему же Борис Макаров не стал маскировать, скрывать, даже наоборот – выставил напоказ эту строчку? Так ли всё просто? Думаю, здесь встретились два противоположных взгляда, две противоположных гражданских позиции – поэта и пародиста. Вот об этом и стоит поговорить.

         В постсоветские годы, как тараканы из всех щелей,  на самые большие сцены страны, на главные телеканалы повылазили юмористы разного разлива во главе с Петросяном. Шуты, скоморохи на Руси были всегда, и всегда на Руси знали им цену, и они знали своё место – дальше людской их  не пускали. (Я не говорю о больших мастерах сатирического жанра как Аркадий Райкин. Современные смехачи, то, чем они занимаются на виду всей страны, не юмор и не сатира, это какое-то ёрзанье на пупке, ёрничанье, всё это ниже пояса). Циничные, пошлые, неумные репризы каким-то образом создали в нашем сознании  второй смысловой слой, слой «понятий». И когда произносишь слово «голубой», невольно напрягаешься, потому что за этим могут последовать недвусмысленные ухмылки окружающих, для которых слово «голубой» утратило свою первозданную чистоту, обозначающую всего лишь цвет – цвет неба, цвет глаз. Для них это слово имеет главное, оно же и единственное значение  - гомосексуалист, по-русски – п…р,   хлёсткое, как пощёчина, слово из пяти букв, которым я  и  предпочитаю называть этих несчастных. Также напрягаешься, когда произносишь слово «розовый», потому что непонятно, как к этому отнесутся: то ли ты говоришь о закате, то ли о бале лесбиянок. Целый ряд хороших, красивых, русских слов насильственно покрыли плесенью, и за этой плесенью начинает забываться их истинное значение.

       В семидесятые-восьмидесятые годы прошлого века на слово «шершавый» был наложен негласный запрет, табу. Его не употребляли по причине известного в то время анекдота, в котором «шершавый» из прилагательного стал  существительным, существительным нецензурным.  Его оставили в покое, пока не забылся сам анекдот. Со временем наносная шелуха со слова облетела и теперь оно означает то, что и должно означать: «шероховатый, с мелкими, колющими поверхностями».  

     В результате повсеместных сальных ужимок,  ядовитой иронии, когда осмеянию и обсмеянию подвергнуто всё – что можно и что нельзя, когда на наших глазах черное становится белым, а мужское достоинство превратилось  в вивимахер  (у Зигмунда  Фрейда в трактате «Анализ фобии пятилетнего мальчика»  все человеческие отношения  начинаются с вивимахера, им же и заканчиваются.  Да и вообще это ещё та семейка!  - отец, дочка и внук.  Как жизнь стриптизёрши вращается вокруг шеста, так и вся  философия этого семейства  нанизана на  вивимахер),  когда разрушается русское самосознание, есть три варианта. 

      Вариант первый .  Не употреблять  эти слова, выждать время. Есть в природе такое явление как самоочищение системы. За лето на озере Арахлей отдыхает больше семидесяти тысяч горожан, к осени вода в озере похожа на сточную лужу. Но проходит время, и за зиму вода очищается, и к лету чистое озеро снова готово принять отдыхающих.  То же происходит и со словами.

         Вариант второй. Встать на сторону большинства, принять точку зрения толпы, вместе со всеми кричать: - Ату его! Распни!    И писать пародии о мужском достоинстве.

         И вариант третий, самый трудный. Возвращая слову первозданное значение, писать, что «Наша беспокойная планета\ На мужском достоинстве стоит».    Писать, потому что это правда . А небо голубое. И это тоже правда. А ещё правда в том, что честь и достоинство должны быть восстановлены немедленно. И вот этот третий вариант мне по душе. И по душе  гражданская позиция поэта Бориса Макарова. По душе не только в силу наших личных отношений, но и потому, что это честная позиция. (Может быть, в оригинале эта строчка Батожаргала Гармажапова выглядит иначе, не знаю. Но здесь важна позиция переводчика).

  

---

  

          Есть  ещё одна группа слов, которые на поэтическом балу являются нежелательными гостями.   Нет, вроде бы и вход им не запрещён, и билет пригласительный у них на руках, но всегда вокруг них образуется пустое пространство, всегда можно заметить у присутствующих пренебрежительную ухмылку. Я говорю о просторечиях, о народном говоре. 

     Виктора Ештокина я знаю давно, знаю как журналиста,  а потом – как литератора. Читал его прозу, а на стихи, кстати, неплохие,  даже как-то писал рецензию. И вот держу в руках его новый поэтический сборник  «Я, друзья, смеюсь и плачу…»**  Галия Ахметова написала  умное предисловие, трудно сказать лучше её, я просто возьму и процитирую Галию Дуфаровну.

    

           «Языковой смутой»,  « атавизмами речи», «речевым неряшеством» называют филологи расшатывание современных языковых норм. Но они же  и справедливо утверждают, что это не кризис языка…Открытось художественного образа порождает и открытость рассказчика, не похожего на образ автора, далёкого от него. Так, в стихах В. Ештокина мы встречаемся с рассказчиком из народа, который часто не владеет литературными нормами:

Раздухарилась, нет ей спасу!

Крушит посуду, мебеля…

Угомонить её, заразу,

Не то с оси сойдёт земля!

      В то же время это не просто нарушение языковых норм, но и введение в литературный язык богатейших пластов народного языка, в том числе – пословиц, поговорок, устойчивых оборотов: за битого двух небитых дают; солнце на лето, зима на мороз, жизнь пройти – не поле перейти; и в трёх соснах ведь можно заблудиться; чёрного кобеля не отмоешь добела; утро вечера мудренее;.каждому – своё; своя рубашка – браво греет, ветер волком завыл, Бог в помощь и многие другие.

     Такой  рассказчик  позволяет ввести в литературу злободневные темы, волнующие многих людей: это и кража цветного металла;  это и внезапное обогащение человека с превращением его в «нового русского»; это и надоевшая реклама; это и человеческое одиночество, ведущее порой к пьянству или к измене. Такой рассказчик позволяет ввести в литературу героев, которыми являются многие из нас:

Весь  вечер отпрыск круто напрягался.

Был прав: картоха, хлеб, лапша да квас.

Я без работы в поле отирался.

Жена – дежурила. Не жили про запас.

 

        Мастерство же истинного поэта и состоит в том, чтобы в глубинах языковой композиции читатель сумел разглядеть чужую и ранимую душу Автора, «невидимого», «неявного», - но именно он держит в своих руках всё повествование:

Вот. Дописал последнюю страницу.

Пословиц, поговорок ещё тьма.

И долгой ночью снова мне не спится,

Такая у поэтов кутерьма.

       И когда вдруг среди разговорно-просторечных слов и выражений появляются неожиданные метафоры (Рассвет котёнком в сенцы пробирался; Сметаной проплывали облака; синий вечер. По сопкам – рыжие костры; Плачут тучи) – это свидетельствует лишь об одном. Поэт, который выбрал путь народного рассказчика, страдает. Он не высмеивает Россию. Он болеет вместе с ней…

Как же больно, друг мой милый!

Плачет дальняя звезда…

       

     В Иркутске живёт поэт Михаил Трофимов. Мы несколько раз знакомились друг с другом, всякий  раз – как в первый раз.  Очередное знакомство не получало продолжения, мне было неинтересно его творчество, а ему, в свою очередь, неинтересны мои стихи. Хотя человек он интересный, главное – умный. Начинал он писать стихи на манер народного самодеятельного творчества, которые перемежались традиционным исполнением. В результате его шпыняли и слева, и справа. Затем он рассудил неспешно и здраво:  если ниша народной поэзии пустует, если лубок никто  не занял, почему бы не попробовать? Он  привнёс в свои озорные частушечные стихи шутки-прибаутки, разговорные обороты, народные интонации, а чтобы окончательно добиться чистоты жанра, ходил в русской косоворотке, фотографировался для обложек своих книг с гармошкой и  начищенных  сапогах, обязательно  на заваленке   или рядом с бревенчатой избой. И это принесло ему успех! Начали выходить книжки, его заметили критики. А всякие смешки прекратились.

       К чему это я говорю? Да к  тому, что я за чистоту жанра: или лубок,  или «Я вас люблю…» Или сапоги, или штиблеты. А когда из-под телогрейки торчат фалды фрака, как-то это нелепо. Хотя я могу ошибаться, в наше время так всё перемешалось…

          Но проза Виктора Ештокина мне нравится больше – она умнее. 

  

---

  

           Удивить меня трудно. Потому что уже не двадцать лет.  Потому что многое повидал. Потому что многое узнал. Даже летающие тарелки видел. Три раза. Но когда я открыл сборник стихов Николая Малова «Мой город золотой»*** - сказать, что онемел? Слабо. Был ошарашен? Не точно. Точнее всего мое состояние можно назвать словом из молодёжного сленга – обалдел. За жизнь я перечитал тысячи графоманских стихов и сотни графоманских сборников –  это очень вредное производство,   как горячий цех,  работа под  землёй,  химическая лаборатория, -  честное слово.

       В природе золото в чистом виде не встречается. Даже в лаборатории после химических реакций золото всё равно содержит какие-то примеси. Так и графоманские книжки всегда содержат какие-то более-менее внятные строчки, какие-то, пусть бредовые, мысли;  в них есть что-то похожее на ритм, даже рифма как-то обозначена. Сборник Николая Малова – исключение. Будь моя воля, я  бы стихи Николая Малова издал многотысячным тиражом, распределил по всем областным и краевым писательским организациям, отправил  во все  библиотеки – пример, как не надо писать стихи. А на обложке, как на пачке сигарет, написал бы крупным шрифтом: «ЧТЕНИЕ  ВРЕДИТ  ВАШЕМУ  ЗДОРОВЬЮ  --  ГРАФОМАНИЯ!» И даже в энциклопедии в статье «Графомания» вместо  «…болезненная страсть к усиленному и бесплодному писанию, к многословному, пустому, бесполезному сочинительству.»  я бы поставил всего два слова – «Николай Малов».

            Зайчик

Середина лета,

Плещется у ног

Арейская волна.

В разгар дня на пляже

Встретил я тебя!

Зайчик, зайчик, изумрудные глаза.

 

Утонул я в них, ребята, навсегда.

Купанье при луне и вкусная уха –

Всё это делал я лишь только для тебя.

Зайчик, зайчик, изумрудные глаза.

Утонул я в них, ребята, навсегда.

Всё это время жду я

Твоего звонка,

Хочу услышать вновь,

Развесели меня.

Зайчик, зайчик, изумрудные глаза.

Утонул я них, ребята, навсегда.

             ---------

 

       М-м-да,  зайчик-попрыгунчик…  Случай уникальный. А если учесть, что это уже третья стихотворная книжка автора, то и вовсе тяжёлый. Даже безнадежный – четвёртая стадия.

     У меня есть предложение к издательствам  содержать в штате мало-мальского литератора, зарплату которому будут платить авторы, чьи рукописи он приведёт хоть в какой- то  порядок. В выигрыше будут все. И главное – читатель.

  

---

  

        Сборник стихов  Евгения  Резанова  «В минуты долгие молчанья…»****

       В конце восьмидесятых годов прошлого века во время летних отпусков заготавливали мы, забайкальские журналисты и литераторы, лекарственные травы на юго-востоке области. Работали в Калганском районе недалеко от села Чупрово. Неподалёку находилась чабанская стоянка, с хозяином которой мы подружились. Сам он бурят, а фамилия русская – Васильев. С  утра до вечера на саврасой лошадёнке пас он свою отару на склонах пологих сопок. И весь день пел песни, пел на русском языке. Мы работали рядом  в паре с Лёвой Козельским,  слышно хорошо. Его песни нас умиляли – он пел о том, что видел. Например:  овечка захромала – ай-я-яй, суслик побежал к другому суслику –ай-я-яй,  паут сел на руку и укусил  - ай-я-яй, а его – хлоп! Жалко паута – ай-я-яй,  а в небе коршун мышку смотрит – ай-я-яй,  однако, закурить надо – ай-я-яй…  Примерно так он пел весь день.  Назавтра новая песня выглядела уже иначе – события менялись местами.

     Мне нравились эти песни. Во-первых, человеческий голос в степи звучит красиво,  а когда он катает во рту согласные и вместо  «однако» получается «однахо» - особенно. Во-вторых, он  сообщает информацию – кто куда поехал, поёт  о своих семейных делах, делах колхозных, даёт свою оценку событиям. В-третьих, он тут же забывал их, и они у него не повторялись. И четвертое. И это самое главное – он не собирался их издавать отдельной книжкой. Чабан Васильев был мудрым человеком, он пел только для себя и знал, что его песни интересны только ему самому.

        Евгений Резанов   зачем-то  принёс всё это в редакцию. Но для начала надо было хотя

 бы ошибки исправить, а их в сборнике больше, чем  «ай-я-яй» у хорошего человека чабана Васильева.

  

---

  

           С некоторым содроганием обвожу взглядом комнату, в которой почти не осталось жизненного пространства – всюду стихотворные сборники, сборники, сборники, рукописи, рукописи, стихи, стихи; их сотни, сотни и сотни. С таким же ужасом и покорной безнадежностью смотрел Сизиф на свою гору… Делаю перерыв, подхожу к книжному шкафу, где на средней полке собраны сборники любимых поэтов, их немного, фамилий сорок-пятьдесят.  Достаю наугад – Виктор Коврижник. Тонкая книжка в мягком переплёте «Выстрел на шорох»*****.  Надеюсь, я честно заслужил  полчаса спокойного чтения хороших стихов, чтения для души. Тоненькая книжка, но в ней столько честного, чистого,  поэзии… Надеюсь, заслужил  этого и читатель.

 

            ХХХ

                            И.Е.

Когда на город вечер мрак уронит,

Бездомным этим сумракам назло

Две маленькие нежные ладони

Подарят мне забытое  тепло.

 

И ветер, что со мной на пару вымок,

Посвистывая тонко на лету,

Стремительными иглами снежинок

Прикалывает к стёклам темноту.

 

На улице, за окнами, в смятенье,

Непрошено вдруг высветят глаза

Холодные медлительные тени

И мрачные чужие голоса.

 

А мы друг к другу нежно так прижались

И ничего не можем замечать.

Мы так давно случайно не встречались,

Нам есть о чём с тобою помолчать.

 

А утром скорбно дрогнут твои плечи,

Ладонью окрестив мне вслед стекло,

Ты молишься, чтоб как-нибудь под вечер

Меня к тебе навеки занесло.

 

                    ХХХ

                            Марине

Как жаль, что уже не вернутся

Счастливые наши года.

Тела ещё могут столкнуться,

Но души, увы, никогда.

 

Годов надвигается вьюга,

Забвением скорым грозя.

Нельзя нам с тобой друг без друга…

И вместе, к несчастью, нельзя.

             Прощание с Натали

От прошлого не откреститься,

В чужом согреваясь тепле.

Ни встретиться нам, ни проститься

С тобою на этой земле.

 

Под хладной вселенскою высью

В какие уносят края

Опавшие яркие листья

Позёмка житья-бытия?

 

И вот уж не кажется бредом

Души разрушаемый храм.

Любимой единожды предан –

Однажды предашь её сам.

 

Какие там к чёрту потери,

Какое цветение сил?

Ничто не воздастся по вере

Тому, кто в безверии жил.

 

          Выстрел на шорох

 

Устав от сомнений, раздоров и споров,

Бредёшь по тропе и не слышишь шагов.

И вдруг неожиданно – выстрел на шорох,

В упор по тебе из соседних кустов.

 

В каком-то неистовом, жутком веселье,

Ветвями взмахнув, наподобие птиц,

Стремительно в небо взлетают деревья.

А ты как подкошенный падаешь ниц.

 

Уже не надеясь прогреть собой землю,

От жизни и света себя отреша,

За каплею капля, травинки колебля,

Сквозь листья уходит из тела душа.

 

С удачей своей то в ладах, то в раздорах,

Я счастлив, что знаю: в назначенный срок

Любовь меня срежет, как выстрел на шорох.

Целую твой пальчик, нажавший курок

 

                          ХХХ

                      Николаю Ярославцеву

 

А жизнь мне всё дарит то боль, то  удачу,

Хлеб-соль на чужом, бескорыстном столе.

И я по ночам потихонечку  плачу

От счастья, что всё же я есть на земле.

 

Не  страшно быть нищим,  смешным и нелепым,

Когда за тобою друзья да года,

Когда на удачу в полуночном небе

Горит, не сгорая, родная звезда.

 

Когда ты по осени бродишь, не зная,

Услышит ли кто тихий шорох шагов,

Когда нет ни бога, ни чёрта, ни рая…

Вообще ничего, кроме птиц и стихов.

 

    А это стихотворение написалось так. У  первой смены заготовителей лекарственного сырья закончился отпуск, они вернулись в город – кто в редакцию «ЗабРаба», кто к своим литературным делам. Я поехал за очередной партией, кажется, это были Николай Ярославцев,  Николай Додон,  Виктор Ланцов, Владимир Сиротенко, Сергей Леонов, кто-то ещё, уже не помню. Да ещё  места наших будущих работ надо было согласовать с пограничниками – на юго-востоке области районы сплошь пограничные, въезд только по пропускам. Поехал и задержался.  В пустом палаточном лагере  без продуктов и сигарет, проклиная судьбу и меня,  остались Виктор Коврижник  и телевизионщик Владимир Попов. Вот тут-то и прищучила их небывалая гроза.

 

                      Гроза

                             В.Г.Попову

И всё же гроза. И даурскою ночью

Наотмашь хлестала деревья вода.

За молнией молния. Дико. Наощупь.

Палаточку нашу искала беда.

Казалось: сейчас, не успеем и ахнуть,

И лба окрестить, и вздохнуть напослед,

Как огненным росчерком молния махом

Нам выпишет срочный билет на тот свет.

Всю ночь напролёт мы не знали затишья,

Но в тысячный раз о пощаде скуля,

Сквозь всю эту жуть я вдруг чётко услышал,

Как плачут деревья и стонет земля.

Коль стонет земля, то мужчина обязан

Навстречу удару вставать во весь рост:

Мы как-то с тобой это поняли  разом

И выбрали самый отчаянный пост.

Потом было солнце и утро, и небо,

В котором парили, качаясь, поля.

И пахла тугим поспевающим хлебом

Родимая горькая наша земля.

А мы с тобой спали, как в дальнем походе,

Земля продолжала вращенье своё.

Земля никогда не предаст нас, Володя,

Лишь только бы мы не предали её.

                    ------

      Честное отличное стихотворение о мужском достоинстве (не путать с … Фрейдом!) Хотя никакого практического, да и любого смысла не было в том, чтобы торчать посреди прошиваемой молниями степи. В стихах вообще нет практического смысла, практический  смысл бывает  в действиях, а стихи – это поступок. После прочитанного хорошего стихотворения  целую минуту ты уверен, что теперь твоя жизнь изменится, всё будет иначе, потому что  как раньше жил, жить нельзя – ничего решительнее этого решения ты ещё не совершал в жизни. И совсем не важно, что уже через две минуты  ты в шлёпанцах прошаркаешь на кухню поставить чайник, а потом плюхнешься в продавленное кресло,  и твоя единственная, неудачная и никому ненужная жизнь  похлыняет дальше в беспросветное будущее,  но – спасибо стихотворению за это шевеление в душе, за эту минуту, которая напомнила тебе: ещё жив! Жив ещё!

 

                      К барьеру

                       С.Прудникову

Исчерпаны крайние меры,

Но чести законы строги:

К барьеру, любезный, к барьеру,

Извольте отмерить шаги.

 

Вот так в прошлом веке мужчины

Решали мужские дела,

Смешным это кажется ныне,

Дуэльная   мода  прошла.

 

Я тоже не ангел, и право,

Друзья, ни к чему будет суд,

Коль я обману вас лукаво

И шкуру тем самым спасу.

 

И если хвастливый не в меру,

И трушу, и вру без конца,

Тащите скорее к барьеру,

К барьеру меня, подлеца!

         -----------

           А история этого стихотворения тоже интересна.  Восемьдесят – какой-то год.  Работаем в Нер-Заводском районе неподалёку от села Георгиевка в пади под названием Волчья. В начале осени идут затяжные дожди, дорогу в селе размыло.  Сын лесника Шестопалова на самосвале едет в падь Синюху набрать галечника для ремонта дороги. На его глазах подмытый  борт ключа сползает и открывает хорошо сохранившийся скелет какого-то крупного животного  с неестественно длинной шеей, по виду – динозавра. Сообщаем в краеведческий районный музей, фотографируем череп, кости и отправляем фото в Ленинград в институт палеонтологии. Кости пакуем в двадцать два ящика. Сворачиваем лагерь, люди уезжают в город.  В палатке живем втроём: Виктор Коврижник,  Валерий Вылегжанин и я. Ждём машину вывезти лекарственное сырье, снаряжение, личные вещи и эти двадцать два ящика.

Уже октябрь. Лежит снег. В палатке жить становится неуютно. Перебираемся в заброшенный чабанский домик, потихоньку перетаскиваем весь скарб.  За дождливую осень лекарственное сырье отсырело, покрылось плесенью. Чистим плесень, сушим над печкой корень вздутоплодника, это несколько тонн, другого выхода нет, иначе сырьё у нас не примут, а это значит, что работа десятков людей  - псу под хвост. Уже ноябрь. Морозы. Появились волки. Днём не видно, а как стемнеет – ходят вокруг и воют. Мы  сушим корни и пишем стихи. Глядя на нас, начинает  сочинять и Валера Вылегжанин.  Стихи у него получаются диковинные , с какими-то тягучими волчьими интонациями,  читать на ночь такие стихи нельзя… Как-то рано утром Виктор читает мне  стихотворение и затем дарит его. Писал всю ночь при керосиновой лампе.

 

                     ХХХ

                         В. Вьюнову

Дерева настороженно дремлют,

И становятся тени длинней.

Холодам ещё рано на землю,

А тепло припозднилось на ней.

 

Запоздалым, шальным листопадом

Отцветает на родине лес.

Да и нам, что поделаешь – надо

Опускаться на  землю с небес.

 

И в тепле, позабыв про разлуки,

Мы увидим: седа мать-земля.

Это наши страданья и муки

Белым прахом легли на поля.

 

И,  от ужаса вскрикнув негромко,

Мы почувствуем, вот занесло

Беспощадною, первой позёмкой

Тех, кому меньше нас повезло.

                ----

          Ничего не могу поделать со своей ядовитой натурой:  «Мы  почувствуем, вот занесло» - строчка корявая, неточная. А в первом стихотворении у строчки «А мы  друг к другу нежно так прижались» вывернуты ноги.   Сборник хорошо бы переиздать, но сначала надо пройтись  внимательным редакторским взглядом: время, словно пресс, отжало из стихотворений воду,  а опытному редактору хорошо виден сухой остаток.  С такой книжкой не стыдно  явиться в чистилище.

         Что касается недочётов, каких-то незначительных ошибок, то у кого их нет! Даже в малоизвестных стихах   Александра  Сергеевича  Пушкина есть необязательные строчки и отдельные слова. Мне известен лишь один поэт, который не делает ошибок – Бродский. Как у него это получается – моему уму непостижимо.

 

---

  

        О чём будем говорить в следующем номере?  Юрий Курц, член Союза писателей России, выпустил интересную книжку  «Лампада  негасимая»  – поэтическое переложение Нового Завета. В это же время  вышла Библия в стихотворном варианте, автор – Виктор Кобисский, также член Союза писателей России.  Вышел сборник  Аркадия Казанцева с поэтическим переложением «Слово о полку Игореве». Есть новые  стихи  недавно принятых в Союз писателей России  Юлии Рейс  и  Максима Стефанович, новая рукопись Галины Рогалёвой. Конечно, будем говорить  о графоманах и графомании как явлении.  Какую роль выполняют графоманы в литературном процессе? Почему без них невозможна и немыслима литература? Почему их должно быть много?  Будем говорить  о блочном стихосложении.  Поговорим о русских поэтических  размерах, в частности,   о  четырёхстопном ямбе, о необыкновенных приключениях этого чистокровного немца в России, о том, как под серым небом русской равнины он обрёл вторую родину, и что из этого получилось…   Откроем  какой-нибудь  сборник  на заветной полке. Будем говорить и  о разных других интересных вещах…

 

---

  

       Поэзия – свободная страна. Здесь каждый волен иметь свои пристрастия, своё мнение.  Вполне возможно, что мои рассуждения кто-то встретит в штыки, кто-то захочет высказать на этот счёт свою точку зрения. Это было бы полезно и интересно всем читателям «Слова Забайкалья».

  

           ПРИМЕЧАНИЯ: * «Литературная Галактика», выпуск № 3, 2010 год, стр. 145.

                ** «Экспресс-издательство», 2004 год.    

                ***»Поиск», 2007 год.

                ****  Издательство  «Ресурсы Забайкалья», 2007 год.

               *****»Поиск», 1999 год.

 

                             (П Р О Д О Л Ж Е Н И Е      С Л Е Д У Е Т )