«ЭТО    ВРЕМЯ   ЛЕГКОВАТО   ДЛЯ   ПЕРА…»

ЧАСТЬ    ВТОРАЯ.  ГЛАВА   ДВАДЦАТЬ   ПЕРВАЯ

Продолжение.  Начало  в №  18  «Слово  Забайкалья».

( комментарии  к  стихотворениям   в  №  26  журнала))

 

    Как я отношусь к авангарду?  С любопытством.   С уважительным любопытством. Точнее – с уважительным интересом.  Примерно  так  я  бы  смотрел  на   архидею, уродись она  в моём огороде среди капусты, репы, картошки и  морковки.  Понятно, что толку от  этого  заморского   и  диковинного  цветка  никакого,  да и жить ей до первых заморозков, да и потомства на нашей вечной мерзлоте она не даст,  но – всё равно интересно.

   У  каждого народа  свой  характер,  который  сложился  за  века  под  влиянием  исторических,  внешних,  климатических   условий.  Чукчи:  неторопливость,  сдержанность  в  чувствах,  терпеливость  -  тундра,  снега,  длинная  полярная  ночь.  Народы  Кавказа: резкость  в  разговоре,  танцах,  поступках  -  горы,  скалы,  ущелья,  водопады.  У  каждого  народа свои  поэтические традиции.  У  бурят  стихотворение рифмуется  смежной  рифмой  в  начале  строки.  Древние  греки  писали  гекзаметром,  длинным  размером  -  не  потому  что  им  так  вздумалось:  волны  Черного  и  Средиземного  моря  имеют  длинный  размер,  восемь  стоп  идут  безударных,  девятая  волна  идёт  накатом,  с  перехлёстом.  Волна  Балтийского  моря  мелкая,  парная.  Поэтический  размер    балтийских  народов  соответствует  этому  размеру.  Люди  ничего не придумали,  они  взяли  готовое  из  окружающей  природы.  Поэтический  размер русской  поэзии  -  плавный  дольник,  так  текут  реки  в  средней  Руси,  с  изгибами,  поворотами,  повторами,  когда  река  сама  себя  повторяет. Здесь  и   повторяющийся  неторопливый  уклад  жизни.   Отсюда  эти  длинные  повторы,  отсюда  эти  напевы,  эти  хороводы,  эта  неспешность,  где  главное  даже  не  смысл,  а  -  лад,  игра  звуков,  перепевы.

       А  вот  новая  поэзия,  кроме  любопытства,    вызывает  у  меня  чувство  эстетического  беспокойства.

     Сложно  находиться  в  современном  зыбком  поэтическом  пространстве. Сложно  по  причине  разных  искушений.  Это  -  во-первых.  А  во-вторых,  вместо  твёрдых  устоявшихся  ориентиров  сегодняшний  автор,  а  вместе  с  ним  и читатель,  повсюду  видит  миражи.  А   миражи  эти,  похожие  на  неприступные  крепостные  стены,  рассыпаются  от  прикосновения.  И  не  на  что  опереться,  и  нет  ясной  дороги,  и  непонятно,  где  право,  а  где  лево.  И  если  что  и  осталось  в  этом  непонятном  размытом  пространстве  -  это  высокое  поэтическое  слово   традиционной  русской  поэзии, которое  не  может  быть  переосмыслено. Пока.  И  я  держусь  за  него.  Держусь  по  одной  причине  -  больше  держаться  не  за что. 

    Даже  трудно  представить,  сколько  творческой,  поэтической  энергии  было  затрачено  русскими  поэтами  в  первую  треть  двадцатого  века  на  поиск  новых  форм,  рифм  и  ритмов.  Что  за  вера  вела  их?  Закончилась  первая  мировая  война,  закончилась  гражданская  война,  в  стране  утвердился  новый  строй,  и  в  атмосфере  всеобщего  обновления  ( театра,  кино ) появилась   уверенность,  что  работа  со  словом  на  уровне  эксперимента,  лаборатории  откроет  новые  поэтические  горизонты.  Какие  силы,  какие  таланты  были  брошены  на  эту  работу!  Брошены    лишь  затем,  чтобы  в  итоге  доказать,  тупиковость  этой  дороги.  И  вся  эта  диковинная  поэзия  осталась  как  эксперимент.  Для  души  такой  томик  стихов  вечером  под  настольной  лампой  не  развернёшь.  Мне  даже  неудобно  перед  современными  авангардистами:    они    придумывают  новые  формы,  они пишут  задом  наперёд,    снизу  вверх.  по  диагонали,  выворачиваю  строчкам  руки  и  ноги,  но,  оказывается,  что  всё  это  уже  было  до  них.

   Среди  различных  авангардистских  течений  и  направлений  мне  наиболее  близок  стиль,  в  котором  работает    братчанин  Владимир  Монахов,  читинка  Сэсэг  Намсараева,  есть  и  у  Михаила  Вишнякова  цикл  стихов  «Даурский  трилистник»,  который  тоже  можно  отнести  к  нетрадиционной  поэзии.   Названия  этому  направлению  я  не  смог  найти  в  литературе,  поэтому  на  свой  риск  назвал  их  «поэтическими  формулами». Почему  формулами?  Да  потому  что  в  них  в  сжатом  виде  зашифровано  само  поэтическое  произведение,  которое  расшифровать  должен  сам  читатель.  Никаких  претензий  нет  к  самому  главному  -  поэтической  составляющей  этих  формул.  Претензии  к  другому:  чтобы  понять,  почувствовать  это  сжатое,  как  бутон  цветка,  стихотворение,  читатель  должен  проделать  бОльшую  часть  работы,  нежели  проделал  автор,  который  лишь  намекнул,  указал  направление.  Думаю,  это  несправедливо  по  отношению  к  читателю.  Хотя,  может  быть,  читателю  стоит  стать  соавтором  такой  поэзии  -  мне  такая поэзия  интересна.

   Современный  авангард   напоминает  дельту  Волги  с  многочисленными  протоками,  руслами,  которые  возникают  на  короткое  время,  исчезают,  соединяются,  превращаются  в  болото,  высыхают,  -  но  вся  эта  водная  масса  неизбежно  впадает  в  море  русской  поэзии.  Я перечислю  лишь  часть  направлений  современного  авангарда:  постмодернизм, футуризм,  модернизм, сюрреализм,  абсурдизм,  неопримитивизм,  поток сознания,  экзистенциализм, полистилизм,  концептуализм,  метафизическая поэзия  и  пр.  Разницу  между  некоторыми течениями, по-моему, не  знает  даже идеолог  авангарда   Михаил Эпштейн  и  ведущие  поэты-авангардисты  Кирилл  Ковальджи  и Константин  Кедров.  Для  примера  приведу  несколько стихотворений,  которые  признаны  классическими  и  вошли  во  все  антологии  и  энциклопедии  по  разделу  «новая  поэзия».  Авторские  пунктуация,  орфография  и  графика  соблюдены.

Алексей  Парщиков    (направление  метареализм)

ТРЕНОГА

На  мостовой,  куда  свисают  магазины,

Лежит  тренога,  и,  обнявшись  сладко,

Лежат  зверёк  нездешний  и  перчатка

На  чёрных  стёклах   выбитой  витрины.

 

Сплетая  прутья,  расширяется  тренога,

И  соловей,  что  круче  стеклореза

И  мягче  газа,  заключён  без  срока

В  кривящуюся  клетку  из  железа.

 

Но,  может  быть,  впотьмах  и малого  удара

Достаточно,  чтоб,  выпрямившись  резко,

Тремя  перстами  щёлкнула  железка

И  напряглась  влюблённых  пугал  пара.

 

КОТ

В  старом  детстве  немом,  как  под  партой,  темно.

Только  хрупкий  зрачок  обжигался  в  крапиве,

Да  булавочный  плач  потайной,

Да  слова  в  словарях,  словно  рыбы  очкастые,  плыли.

 

Был  поломанный  кукольный  кот.  И  во  сне

Он  по  дому  катался  в  кривой  колеснице,

Он  парализовал  зеркала  на  стене,

чтоб  посмертно  в  застывшем  стекле  отразиться.

 

Гипнотический  кот   то  гитару  качнёт,

То  молчит как  замок,  то  мурлычет  украдкой,

То  верёвкой  страшит  мой  неграмотный  рот

И  в  мышиной  тиши  лапой   правит  тетрадки.

 

В  буфете  Дома  литераторов

Пьёт  пиво  милиционер.

Пьёт  пиво  на  обычный  свой  манер,

Не  видя  даже  литераторов.

 

Они  же смотрят  на  Него  светло  и  пусто,

И  все  их  разные  искусства 

При  Нём  не  значат  ничего.

 

Он  представляет  собой  жизнь,

Явившуюся  в форме  долга,

Жизнь  кратка,  а  Искусство  -  долго.

И  в  схватке  побеждает  жизнь.

 

Тимур  Кибиров   (неопримитивизм )

1937-й

Гордо  реют  сталинские  соколы

В  голубом  дейнековском  просторе.

Седенький  профессор  зоологии

Воодушевил  аудиторию.

 

Отдыхом  с культурой  наслаждаются

В  белых  кителях  политработники.

И  на  лодках  весельных  катаются

С  ними  загорелые  курортницы.

 

Пляшут  первоклассницы,  весёлые.

Льётся  песня.  Мчатся  кони  с танками.

Сквозь  условья  Севера  суровые

В  Кремль  радиограмму  шлёт  полярник.

 

Комполка  показывает  сыну

Именное  славное  оружие.

Конного  вождя  из  красной  глины

Вылепил  карапалкакский   труженик.

 

И  в  рубахе  вышитой  украинской

Секретарь  райкома  едет  по  полю.

И  с  краснознамённой  песней-пляскою

Моряки  идут  по  Севастополю.

 

Свет  струит  конспект  первоисточника,

Пламенный  мотор  поёт  всё  выше.

Машет  нам  рукою  непорочною

Комсомолка  с  парашютной  вышки.

 

 

 

Нина  Искренко  ( направление   полистилизм )

ГИМН  ПОЛИСТИЛИСТИКЕ

Полистилистика

Это  когда  средневековый  рыцарь

В  шортах

Штурмует  винный  отдел  гастронома  № 13

На  улице  Декабристов

И  куртуазно  ругаясь

Роняет  на  мраморный  пол

«Квантовую  механику»  Ландау  и  Лифшица

Полистилистика

Это  когда  одна  часть  платья

 из  голландского  полотна

соединяется  с  двумя  частями

 из  пластилина

  а  остальные  части  вообще  отстутствуют

 или  тащатся  где-то  в  хвосте

 пока  часы  бьют  и  хрипят

 а  мужики  смотрят

Полистилистика

Это  когда  все  девушки  красивы

 как  буквы

 в  армянском  алфавите  Месропа  Маштоца 

а  расколотое  яблоко  не  более  других

 планет

 и  детские  ноты

 стоят    вверх  ногами

  как  будто  на  небе  легче  дышать 

и  что-то  всё  время  жужжит  и  жужжит

 над  самым  ухом.

Полистилистика

Это  звёздная  аэробика

Наблюдаемая  в  заднюю  дверцу 

 в  разорванном  рюкзаке

 это  закон 

космического  непостоянства

 и простое  пижонство

 на  букву  икс

 Полистилистика

 это  когда  я  хочу  петь

 а  ты  хочешь  со  мной  спать 

и  оба  мы  хотим  жить 

вечно  ведь  как  всё  устроено 

если  задуматься 

Как  всё  задумано 

если  устроится

если  не  нравится 

значит  не  пуговица 

если  не  крутится 

зря  не  крути 

Нет  на  земле  неземного  и  мнимого 

Нет  пешехода  как  щепка  румяного 

Многие  спят  в  телогрейках  и  менее  тысячи

                                                            карт  говорят  о  войне 

Только  любовь  любопытная  бабушка 

бегает  в  гольфах   и  Фёдор   Михайлович 

Достоевский 

                                                                     и  тот 

не  удержался  бы  и  выпил  рюмку 

                                                         «кинзмараули»  за  здоровье 

толстого   семипалатинского  мальчика

 на  скрипучем  велосипеде.

В  Ленинграде  и  Самаре  17 – 19

В  Вавилоне  полночь

На  западном  фронте  без  перемен

 

Евгений  Бунимович  (  направление  - абсурдизм )

МОСКВА.  ЛЕТО  86

 

В  духовом  шкафу  играет  духовой  оркестр.

На  скамейке  подсудимых  нет  свободных  мест.

Разве  могут  быть  оркестры,  кроме  духовых?

Разве  могут  быть  доходы,  кроме  трудовых?

 

На  Петровке,  на  Лубянке  крутят  в  основном

Марш  «Прощание  славянки»  с  торгом   «гастроном»…

Разве  может  быть  в  Бутырках  хеппининг  нон-стоп?

Разве  может  быть   в  бутылках  кроме  как  сироп?

 

 

Владимир  Друк

МОНОЛОГ  СОСЕДА

 

К  дому  идёт  капитальный  ремонт.

Кто  он  такой  -  я  отсюда  не  вижу.

Спрячусь  пока  в  социальную  нишу,

Крепко  сжимая  в  руке  электрод.

 

Я  заслужил  капитальный  почёт,

Быть   мне  должна  благодарна  природа:

В  первом  квартале  истекшего  года

Первым  заполнил  фатальный  отчёт!

 

В  доме  царит  натуральный  хаос.

пОтом  воняет,  как  в  секции  бокса.

Дует  сквозняк,  как  в  гробнице  Хеопса.

Чем  закусить  тебя,  дихлорофос?

 

Было  весьма  и  весьма  хорошо!

Как  говорится,  на  полную  чашу.

Как  говорится,  и  нашим  и вашим.

Что  же  ишшо?

 

К  дому  идёт  капитальный  ремонт.

Кто  бы  он  ни был  -  он  не  пройдёт.

-  Ноу!  -  кричу  я.  -  Но  пасаран!

Соединяйтесь,  соседи  всех  стран!

 

А  вот  авангардисткое  стихотворение  нашего  земляка,  читинца   Дмитрия  Титарева из  сборника  «Родео  на  обезумевшем  поезде»:

АПЕЛЬСИНОВОЕ  ПРОИСШЕСТВИЕ

Утром  я  съел  апельсин.

Жевал  недолго  и  несильно.

Вышел  на  улицу,  удивился  -

люди  стали   совершенно  другие, 

и  по  остановке  метался  мужчина, 

очень  похожий  на  аллергию.

   ДА-а…  Вот  такие  дела.  На  западном  фронте  без  перемен. 

      Перемены-то  как  есть. Новая  поэзия,  разрушительная  по  своей  сути,    всё  увереннее  осваивается  в  русском поэтическом  пространстве.  Почему  разрушительная?  Да  потому,  что  она  отрицает  традиционную  поэзию,  а  нигилизм  никогда  не  был  созидательным.  Если  поэзия  не  может  выступать  как созидательная  сила,   она  выступает  как  разрушительная  -  неподвижного,  застывшего  состояния  ни  в  жизни,  ни  в  литературе  не  бывает.    Теперь  мне  понятен  тот  интерес,  с  которым  мы  ждали  в  Литературном  институте  лекции   авангардиста  Константина  Кедрина,  в  аудиторию  набивались  студенты  других  курсов:  разрушительная  стихия  всегда  притягивает.  Человек  так  устроен,  что  ему  всегда  интересно  видеть  неодолимые силы  стихии,  превосходящие  силы  человеческие:  сход  лавины,  как  вскрывается  река,  аварии,  катастрофы,  пожары,  взрывы.  «И  нету  силы  отойти,  и страшно  рядом  оставаться».  Вирус  саморазрушения  заложен  в  самой  сути человеческой  природы,  поскольку  энтропия  один  из  двух  основных  законов  природы  -  самоуничтожение.  Второй  -  гармония. Вот  на  этих  весах  и  держится  жизнь.  Не  у  всякого  человека  хватит  терпения  от  начала  до  конца  смотреть,  как  строится  дом:  фундамент,  бетон,  кирпичи,  работа  каменщиков  -  всё  это  так  долго,  нудно,  однообразно!  Но  зато  вряд  ли  кто  откажется  посмотреть,  как  этот  же  дом  взлетает  на  воздух.  Эмоционально  это  зрелище  сильнее.

     Ещё  раз  повторюсь,  кроме  любопытства,  новая  поэзия  вызывает  у  меня  чувство  эстетического  беспокойства.

  Со  времён  Пушкина  существует  правило,  которое  гласит,  что  произведение  следует  разбирать  по  законам  жанра,  внутри  которого  они  созданы.  В  авангарде  законов  нет.  Если  традиционная  поэзия  живёт  преемственностью,  то  авангардисты  порывают   с  традициями,  отвергают  лирического  героя,  не  признают  авторского  «Я»,  всё  это  заменяя неким  условным  «Нечто».  Рифма,  размер  и  остальная  поэтическая  атрибутика  для  концептуалистов  и  метафизиков   необязательны,  а  если  они  что-то  и  оставляют  из  традиционного  стиха,  то   лишь  с  одной  целью -   довести  эти  элементы  до  абсурда.  Это  поэзия  эксперимента,  где  нет  запретов,  где  соединяется  несоединяемое:  одна  часть платья из  голландского  полотна  соединяется  с  двумя   частями  из  пластилина.   Абсурд,  пародия,  ирония  -  вот  конечная  цель  современного  авангардизма  (ещё  раз  повторю,  что  к  поэтическим  формулам  это  не  относится).

     У  Барановой-Гонченко  есть   верное  высказывание  о  современной  авангардной  поэзии:  «Плюрализм  и  «изничтожение  ценностей  во  имя  абсолютной  критики»   -  всегда  удел  слабых  духом  и  самОй  ослабленной  духовности,  которая  постоянно  впадает  в  очередные  метаморфозы  нигилизма  с  целью  скрыть  пустоту,  зияющие  дыры  недооформившегося  сознания,  чтобы  просто  оправдать  собственное  существование  в  культуре.  Разрушение  -  всегда  удел  нищих.  Недаром  ведь  и  не  без  основательного  опыта  было  сказано:  «Как  трудно  общество  создать!  Оно  устроилось  веками,  гораздо  легче   разрушать  безумцу  с  дерзкими  руками»  ( Н. М. Карамзин )

           В  давне-молодые   годы,  когда юное  дарование    уверено,  что  литература  начинается  с  него,  а  до  него  ничего  не  было,  а  если  и  было,  то  как-то  всё  несерьёзно,  не  обошла  эта  напасть   и  меня.  В  то  время  попал  мне  в  руки  сборник  стихов  Ксении  Некрасовой  в  мягком  переплёте.  Прочитал  раз,  прочитал  два  и  -  пленили  меня   эти  нерифмованные  строки.  И  попал  я  под  обаяние  этих  строк.   И  решил  писать  так  же  без  рифмы,  как  и  Ксения  Некрасова.  И  положил  перед  собой  листок  бумаги  формата  А-4.  И  через  какой-то  час  весь  этот листок  оказался   исписан   моими  нерифмованными  трёхстрочиями,  аля-хокку:

Ждал  от  любимой  письмо.

Ящик  почтовый  открыл:

По  воду  иду  с  ведром.

Вчера  в  нём  топили  котят.

Разве  ведро  виновато?

Хххххх

В  детском  саду  мальчишки

Девчонок  дёргают  за  косички:

Кто-то  из  них  полетит  на  Марс.

Хххх

Мама  в  зеркало  глядит  с  упрёком  -

Как  быстро  оно  постарело!

     И  так  далее,  и  так  далее.

   Я   перечитал   эти  свои  вирши  и  даже  опешил,  и  даже  лёгкая  паника  наступила:  что  же  это  получается?    Если  раньше   сам  весь  изведёшься,  пока  напишешь  стихотворение,  и  вокруг  всех  изведёшь:  то  строка  не  лезет  в  размер,  то  рифмы  не  найти  подходящей,  то  слова  не  ложатся  одно  к  другому,  всё  как-то  коряво.  А  вот  без  рифмы,  без  размера,  за  час,  левой  ногой  можно  накидать  с  десяток  таких  «стихов»?  И  ведь  получаются  не  хуже,  чем  у  Иссы,  Басё  или  Такубоку.  Вот  эта  лёгкость-то  меня и  смутила,  какой-то  подвох  почувствовал.  Больше  нерифмованных  стихотворений  я  не  писал.  Однако  нет-нет  да   мысленно возвращался  к  этой  поэтической  форме,  пытался  найти  белому  стиху   место  в  русской  поэзии.  Хотя  белым  стихом,  стихом  без  рифмы,  написаны  все  народные  баллады,  «Слово  о  полку  Игореве»,  белым  стихом  в  качестве  эксперимента  писали  Жуковский,  Тредиаковский,  Пушкин,  Лермонтов,  Фет,  Тургенев  ( миниатюры Тургенева названы  стихами в прозе  по   какому-то  недоразумению;  если  и  можно  отнести  что-то  к  поэтическому  оформлению,  то  всего  две  вещи  -  «Русский  язык»  и  «Мы  ещё  повоюем!»  И  то  -  очень  условно).   Кольцов,  но  эта  манера  всё  же  находилась  в  стороне  от  магистрального  пути  русской  поэзии.  И  поэты  девятнадцатого  века  это  прекрасно  понимали.  А  вот  поэты  двадцатого  века  уже  видели  в  нерифмованном  стихе  альтернативу  традиционному  русскому  стихосложению,  редко   кто  не  попробовал  свои  силы  в  белом  стихе.

     Для  французов,  которые  с  детства  воспитаны  на  нерифмованной  поэзии,  белый  стих  является  частью  национальной  культуры,  и  никакого  разрушительного  начала  эти  стихи  не  несут.  Иное  дело  у  нас… У  Михаила  Веллера  есть  точное  высказывание  о  постмодернисткой  литературе  (речь  идёт  не  только  о  поэзии):  «…И  всё  это  можно  рассматривать  как  литературу  периода  кризиса  цивилизации,  когда  система  исчерпала  свой  ресурс,  когда  начинается  дегенерация  этой   системы.  И  эта  дегенерация  сказывается  не  только  через  обрушение  всех  моральных  критериев,  через  изменение  идеологических  установок.  Но  и  через  исчезновение  критериев   эстетических  и  этических,  когда  вещи,  которые  ещё  вчера   вызывали  пренебрежение  и    презрение,  объявляются  актуальными  и  глубоко  ценными.  Таким  образом,  я  полагаю,  что  не  нужно  изводить  себя,  старательно  читая  не  однажды  упомянутых  мною  писателей  -  а  отдавать  себе  отчёт  в  том,  когда  происходит  во  всём  упадок,  происходит  и  в  литературе.  И  это  на  самом  деле  не  более чем  горестная,  тупиковая  литература  упадка,  которая  по  мере  времени  полностью  теряет  своё  значение,  оставаясь  лишь  в  учебниках  для  изучателей  этой  литературы  в  последующие  времена». 

    Ещё  раз  повторю,  это  не  относится  к  поэтическим  формулам.  Более  того,  я  всё  внимательнее  и  внимательнее  присматриваюсь  к  этому  направлению.  Слишком  сжата  внутри  этих  строк  поэтическая  пружина,  слишком  насыщен  поэтический  раствор.  Это  говорит  лишь  об  одном:  у  поэтических  формул  интересное  и  богатое  будущее.