В первых числах года в Пушкинской библиотеке мы провели очередной  поэтический семинар. Говорили о стихах Максима Стефановича,  на  котором в течение трёх часов были высказаны самые разные мнения.  О  семинаре,  о высказываниях,  о  страстях,  что  кипели  в  одной  из  комнат  библиотеки,   умно  тактично  и  правдиво  поведала  Юлия  Рейсс  на  страницах   газеты  «Забайкальский  Рабочий»  от  12  марта.    Но  ещё  раньше дискуссия получила неожиданное продолжение в Интернете.  О семинаре я еще скажу несколько слов. А пока хочу  обратиться ко всем в Чите и Забайкальском крае, пишущим  стихи, складывающим строчки в столбик. Первое: планка требований к стихотворному творчеству не может быть опущена. Сделать нам это не дадут наши традиции, наша литературная школа. Второе: неприкасаемых у нас нет и быть не может,  а  это  значит,  что  возраст,  инвалидность,  занимаемая  должность,  социальный  статус   или  членство  в  Союзе  писателей  России  не  могут  быть  охранительной   и  защитной  грамотой  от  зоилова  пера.  Будь ты хоть трижды заслуженный поэт или начинающий  литератор – требование должно предъявляться одно.  Поэт Борис  Макаров, с которым у  меня теплые дружеские отношения и у которого на полке стоит тридцать три книги своих стихов и начинающая Елена Сластина, у которой всего три стихотворения, одинаково равны перед Поэзией. Как равны перед ней Михаил Вишняков (поэты не живут в прошедшем времени) и Максим Стефанович. Елена Ерофеева,  член Союза писателей  России,  сама попросила на одном из семинаров поговорить  о своих стихах. Пользуясь случаем также хотел бы попросить обсудить свою книжку стихов, выхода которой жду к концу года  (в  электронном  варианте  она  уже  вышла,  можно  познакомиться на  сайте).  Третье: личные  отношения не могут быть снисходительным обстоятельством при оценке того или иного произведения. А это значит, что автор может кусать локти, а может грызть ногти, может вызвать на дуэль меня лично, может нанять киллера – от этого плохая, неудачная строчка не станет  лучше.

       У меня на столе лежит более восьмидесяти поэтических сборников, по возможности, всем им будет дана оценка. Оценка не критика, потому что им не являюсь, а требовательного читателя. Люди знали, на что шли, они предъявили свои произведения читателям, пусть теперь узнают отношение читателей к своим стихам.  Это справедливо.  В противном случае надо было читать свои самодельные стихи жене, теще, коллегам на работе  - против шерсти гладить никто не станет. Наоборот, любому,   даже  самому маленькому коллективу, приятно иметь доморощенного поэта.  Скажу  на будущее: сборники, которые впредь будут  выпущены  нашими забайкальскими издательствами, так же будут внимательно просмотрены,  и о них  будет сказано слово. Даже поэтические подборки, вышедшие в периодической печати, не останутся без внимания.

           Вот что думает об ответственности поэта   мастер поэтического слова, он же по совместительству главный редактор журнала «Сибирские огни» Владимир Берязев: «Стоит задуматься как и почему еврейский юноша Додик Кауфман после возвращения с Великой Отечественной вдруг превратился, точнее, преобразился в русского поэта Давида Самойлова, который всем своим творчеством и судьбой доказал верность и непреходящую ценность отечественной классической традиции. Он едва ли не первый понял всю меру ответственности:

                ХХХ

Вот и всё. Смежили очи гении.

И когда померкли небеса,

Словно в опустевшем помещении,

Стали слышны наши голоса.

 

Тянем, тянем слово залежалое,

Говорим и вяло и темно.

Как нас чествуют и как нас жалуют!

Нету их. И всё разрешено.

               ---------------

 

      Эти восемь строк написаны Самойловым в 1966 году. На минуточку, чтобы хоть отчасти  стало понятно нынешним молодым стихотворцам о чём идёт речь, скажу, что это было сразу после смерти Ахматовой и не так далеко от ухода Заболоцкого, Даниила Андреева, Георгия Иванова, Пастернака.  Это было время, когда в русскую поэзию после 20-летнего молчания вернулись имена Клюева, Мандельштама и Павла Васильева. Любая фальшь необязательность или конъюнктура  выглядели на фоне их поэзии ничтожными и смехотворными. Они задавали масштаб, демонстрировали тот золотой стандарт, на который можно и нужно было ориентироваться. И главное, в них было незыблемое представление о  чести русской поэзии и русского Слова, где сливалось воедино и великое целомудрие, и художественность, и гражданственность, и вера.

      Мне очень хочется надеяться, что после завершения великой и прекрасной  советской и постсоветской эпохи русской поэзии, после Николая Тряпкина  и Юрия Кузнецова, Бродского и Окуджавы, Горбовского и Кушнера, Кублановского и Вишнякова, после молодых, но рано ушедших Дениса Новикова и Бориса Рыжего, после нас грешных,  одолевших полувековой рубеж, в моей России и в моей Сибири таки останутся талантливые и сильные духом юноши, которые будут помнить,  что именно на этом языке написано «Слово о полку Игореве» и ещё много всего в Х1Х и ХХ веках, за что не стыдно перед Богом.

        А ведь поэзия, как та лермонтовская одухотворённая пустыня, только Ему и внемлет».

        А вот что думает на этот счёт писатель Александр Гордеев,  о  чём  он  неоднократно  писал  и  говорил  публично. В  двух  словах:  нынешнее  окололитературное  движение  напоминает  мутный  поток,  этакая  самовозбуждающаяся  пена.  Иногда  в  этой  грязи  встречаются  драгоценные  камни,  надо  их  вылавливать  и  отмывать  в  чистой  воде. Но  на  один  вопрос  -  самый  главный  -  Александр  Николаевич  не  ответил:  кто  будет  этим  заниматься?   Вроде  бы  должны  это  делать  профессиональные  писатели,  но  при  том  положении,  в  которое  загнала  их  сегодня  агрессивная  действительность  -  быть  бы    живу  самим:  ни  копейки  не  отпускается  на  работу  с  молодыми,  даже  мало-мальской  комнатёнки  нет   для  семинаров,  да  и отношение  власть  имущих  к  писателям…

        Но существует и другая, прямо противоположная точка зрения.  И она также убедительна.  И также имеет право на жизнь.
         «…Разговор о современной поэзии зашёл в тупик. Горячий спор о путях литературы завяз в мелких разговорах о классиках и новаторах, сбрасывает с корабля современности то одних, то других. В результате спорщики запутались в частностях и погрязли в мелочах, изолгались в личностях, но при этом так и не выяснили главного и обобщающего в поэзии грядущего, не определили того, что наполняет и насыщает новую литературу, создавая плотный устойчивый базис на будущее.
            А ответ нужно искать в том, что если до сих пор в поэзии действовали преимущественно личности выдающихся одиночек и как вешки на столбовой дороге поэзии указывали направление развития, то сегодня мы стоим на пороге и по сути открываем  ЭПОХУ  ПОЭТИЧЕСКИХ  МАСС  (выделено В.В.), которая создаёт из суммы талантливых индивидуальностей коллективного автора. Это значит только одно: в современной литературе наблюдается столпотворение классиков-новаторов, которые ушли далеко вперёд своих предшественников в мастерстве поэтического творчества. Но они собирают и объединяют вокруг себя не столько толпы читателей, как было прежде, сколько толпы больших и малых поэтов, которые являются главными потребителями и производителями литературного материала…..  Поэзия все так же тотально заполняет мир. Интернет тиражирует без редакторов всё, что пишется стихами и прозой. А запугивание мало читающих критиков, которые способны осилить от силы два десятка поэтов, — проявление воли разочарования. ХIХ и ХХ века дали по десять великих поэтов, и одновременно существовала рядовая поэзия, которая отвечала насущной потребности дня или группы читателей. И ни один великий не затерялся среди множества малых и вписан в историю литературы. Поэтому меня никогда не пугало, что число поэтов так стремительно увеличивается, что они самостоятельно находят выход к читателю при помощи издания малотиражных книжек, журналов, создавая литературные сайты в Интернете. Активно действующие поэты ведут между собой стремительный обмен этими изданиями, не боясь жить замкнутой кастой литературы. Всё, что производят, то и потребляют внутри своего сообщества, не претендуя на выход к массовой публике. Почти каждый поэт имеет толику своих читателей, которым регулярно передаёт свои тексты и с тем же успехом получает тексты других авторов, поддерживая с ними регулярную связь, являясь активным потребителем рифм соперников.
          Стерильный читатель уже редкость среди толпы производителей стихов. И все увеличивающаяся толпа поэтов формирует в информационном глобальном обществе огромную литературную СТИХОМАССУ (выделено В.В.)  эпохи всеобщей начитанности. Только наличие большого числа сочиняющих и воспроизводящих все новые и новые  СТИХОТЕКСТЫ (выделено В.В.) обеспечивает поэзии стабильное число читателей, тот самый золотой традиционный один процент потребителей стиха, коим всегда удовлетворялась и будет удовлетворяться поэзия.
           Но такая огромная толпа поэтов, естественно, пугает многих непрозорливых и недальновидных наблюдателей, а потому они её по привычке записывают в разряд графоманов, как это было принято ещё совсем недавно. На самом деле поэтомасса не только создаёт литературу, но формирует и переваривает идеи будущего, перекачивая и структурируя их в иной язык грядущего. Если в XIX веке малограмотная Россия смогла переварить своим малокультурным умом только одного великого Пушкина, то сегодня лишь толпа поэтов способна переработать надвигающийся поток информации в понятную и запоминающуюся нам форму нового слова. Поэтому любой поэт вам скажет, что нынешнее время требует массового стихосложения и стихокомментирования, а не стихопрочтения.
Недаром Юрий Арабов при вручении ему премии имени Бориса Пастернака сказал: “Стихи в России писать невозможно, потому что в России все пишут стихи. Я думал, удушье потребительского общества искоренит эту блажь, но нет, каждый день появляется гениальный поэт”. Лауреат, конечно, пошутил, комментирует автор газеты “Коммерсант”. Но посвящённые знают, что в этой шутке больше правды, чем в оперативной статистике сайта стихи.ру. Зарождение и тотальное размножение поэтомассы в России на фоне построения потребительского общества означает страстное желание грамотных людей защититься от этого самого потреблянчества, в которое, как в отстойник, окунули страну реформаторы.
        Конечно, поэты не против того, чтобы на прилавках была в достатке колбаса, сами кушают, как минимум, три раза в день. Но их пугает, что колбаса стала точкой отсчёта, главным мерилом благополучия, психологического комфорта не только в повседневной жизни, но даже в литературе и в душе. А литература и душа для образованных русских остаются священной коровой на протяжении двух веков, как минимум. И в ответ — стихи-йный творческий протест, грандиозный поток самовыражения методами стихосложения. Это законная реакция знающего грамоту русского человека, которого принудили каждый день лицезреть в изобилии колбасу. И от этого изобилия народец наш ударился в стихи-ю.
Производить материальные ценности грамотному человеку не с руки, а вот завалить страну стихами — это запросто. Это даже настоящий духовный подвиг, который, может быть, останется в веках. Ведь колбасу съедят на следующий день, а стихами, глядишь, ещё можно прославить Отечество, если даже самому не удастся стать, как наше все, памятником себе. Поэтому не устаю повторять свою излюбленную мысль о том, что поэты выносят Россию вперёд стихами. Куда они её донесут — неведомо! Может, свет в конце поэтического тоннеля — это все же огни ада? Только поэты не знают или не хотят замечать, что в современной словесности происходит замена божественного глагола на чёрный глагол. Если Бог всегда познавался в молчании, что исследовала настоящая поэзия, то дьявол действует в сладких речах искушения…» ( Владимир  Монахов. «Здравствуй,  эпоха  поэтомасс!».   Журнал  «Северо-Муйские  огни», №6 )

           Вот такое интересное  мнение.   А как обстоит дело на самом дело, сейчас никто не скажет. «Лицом к лицу лица не увидать». Такие события понимаются лишь с расстояния. Находиться в современном зыбком поэтическом пространстве сложно. Сложно по причине отовсюду звучащих речей искушения, это во-первых. А во-вторых, вместо твёрдых устоявшихся ориентиров сегодняшний автор, а вместе с ним и читатель, повсюду видит миражи. И миражи эти, похожие на неприступные крепостные стены, рассыпаются от прикосновения, и не на что опереться, и нет ясной дороги, и непонятно,  где ошуйно и где одесно, где горнии  выси и где дольнии хляби. И если что и осталось неизменным в этом непонятном размытом пространстве – это  высокое поэтическое слово, которое не может быть переосмыслено. И я держусь за него. Держусь по одной простой причине – больше держаться не за что.   

    Никогда не называл себя поэтом, писателем или критиком,  хотя и числюсь по этому ведомству.  А вот от звания профессионального читателя не откажусь. Потому что кое-что в этом деле понимаю, особенно в зарифмованных и написанных в столбик текстах. И когда мне пытаются втюхать (прошу прощения за вульгаризм, но это слово очень точно отражает  современное явление, когда производитель пытается втюхать потребителю некачественный, залежалый или поддельный товар) кое-как слепленные строчки, примитивные мысли, слабо зарифмованную банальщину, выдавая это за литературу, за новое слово в поэзии,  то меня это, признаюсь, не устраивает.

      У Надежды Яковлевны Мандельштам при всех её эпатажных, а часто и откровенно циничных заявлениях, есть одно очень точное и умное наблюдение: «…ведь есть же люди, которые пишут стихи не хуже поэтов, но что-то в их  стихах не то, и это сразу ясно всем, но объяснить, в чём дело, невозможно…»           

        Когда я открываю сборник стихов Елены Стефанович и начинаю читать стихи, я вижу и чувствую, что передо мной  настоящая поэзия – редкая, особенная. И мне не нужны многочисленные адвокаты в прессе  и Интернете, доказывающие, что белое это белое. Это я и без них вижу.

                     ХХХ*

В весеннем небе

                                  хищный  ястреб,

как яд в питье,

                               был растворён.

И до болезненности ясным

был справедливый ход времён.

Плывут дожди,

                               сияют зори –

пусть так!

                      А всё ж чего-то жаль…

Я собираю истин зёрна –

свой самый первый урожай, -

а ястреб плавает,

                                   и дрожи

не видно что-то острых крыл…

Из  всех открытий

                                      нам дороже

лишь то, что сам себе открыл.

                      -------

          В этом  стихотворении каждое слово стоит на своём месте, его нельзя заменить другим словом, нельзя слова поменять местами, даже в  пунктуацию нельзя вмешаться – стихотворение рассыплется. В старинное время  механических дел мастера придумывали различные часы с боем, с кукушкой, собачки выбегали, люди хороводы водили, солдаты караул меняли и пр. Как выверено и точно должно быть устроено и подогнано всё  внутреннее устройство, чтобы всё работало  в лад, без сбоя – непостижимо уму!  Точно так же устроено и стихотворение: слова, как шестерёнки, входят в зацепление одно с другим и проворачивают строчки. (Хотя ради справедливости:  одна  ошибка в стихотворении есть – это первая строчка. Логика стихотворения требует написать «В осеннем небе …», потому что дальше речь идёт об урожае – осенней страде. Если оставить «В весеннем..», то стихотворение сильно  растянуто по времени, на полгода, от этого появляется рыхлость.  «В осеннем…» всё меняется коренным образом, появляется упругость – событие туго втиснуто в малое временное пространство, появляется здоровая прохлада. А ещё появляется осенняя грустная нота – нота завершённости, обречённости, конечности, когда никуда тебе не спрятаться от  хищного времени – ястреба… Ничего этого не даёт «В весеннем…» К тому же первая строчка своим труднопроизносимым «В в…» как бы намекает, подсказывает автору на неправильность, на ошибку, просит: измени меня…  Кстати, я довольно часто цитирую это стихотворение, но цитирую  в своём варианте  -  «осеннем». И ещё одно, раз уж разговор зашёл об этом стихотворении: многоточие после «острых крыл» не надо ставить. Это тот случай, когда потребность в многоточии ложная, кажущаяся – это хорошо видно после второго прочтения стихотворения).

       А теперь я приведу стихотворение Максима Стефанович из сборника «Осенняя элегия»**. Стихотворение длинное, но я приведу его полностью, потому что оно программное, это – квинтэссенция творчества автора, все остальные стихи так или иначе повторяют, варьируют эти темы.

                 ХХХ

День был  долгим и нежно белым.

Я гулял,

                 размышляя о вечности.

Вдруг откуда-то, тучные телом,

мне навстречу –

                          полки ЧЕЛОВЕЧЕСТВА.

Мимо счастья, любви и радости,

по асфальтовой   и досчатой,

шли они,

                   по дороге стадности,

шаг отточенный

                                   дружно печатая.

По лесам,

                   по лугам,

                                      по пашням,

по предшествующим векам,

шли они уверенно,

                                            страшно,

задевая за облака,

подчиняясь блудливой моде

на «делища», «дела»  и «делишки»,

на «модерны»,

                            на «арты»

                                               и «боди»,

на пивко и короткие стрижки.

Шли они, заперев навеки,

Всё святое в душевной клети.

И росли на земле калеки –

порождённые ими дети.

Странно это, но так же когда-то

с головами брито-ершистыми,

шли по русской земле солдаты –

молодые парни – фашисты.

Та же поступь и та же сила.

Тот же взгляд: из-под век в упор…

Кто же губит тебя,  Россия?

Кто занёс над тобой топор?

Тот соседский,

                             шальной мальчишка –

вечный кэп

                        простыней и морей,

что теперь,  начитавшись книжек,

оголтело кричит:

                                     «Убей!»?

Та девчонка, что песни пела,

не давая соседям спать

(в переулках торгует телом,

каждой ночью меняя кровать)?

Как мне хочется,

                                да с размаху

их по очереди

                            - из строя!

Чтоб спасти их от тлена и праха,

чтобы дать им тепла и покоя.

- Эй, прохожий,  куда вы скачете?

Поглядите, на небе радуга,

чьи-то дети играют с мячиком…

Неужели вас это не радует?

Неужели не замечаете,

что стучится к вам жизнь,

                                                       колотится

каждым голубем,

                                  каждой чайкою,

каждым озером

                                 и колодцем?

Я хочу подарить вам счастье,

люди добрые, люди хорошие,

чтобы каждый из вас был частью

и земного, и звёздного крошева.

Чтобы вас не боялись птицы,

И в глазах ваших бились

                                                   блики,

чтобы тёмные ваши лица

превратились в святые лики…

но не слышит меня ЧЕЛОВЕЧЕСТВО,

деловое и озабоченное,

оттирая меня,

                             как нечисть,

неизвестно к какой обочине,

забывая своё обещание,

быть мне братом,

                                      отцом

                                                  и матерью.

И махнул я ЕМУ на прощание,

и побрёл по дороге скатерти.

Сколько ж можно кривиться кисло,

Мол, у нас лишь одни проблемы.

То-то руки ТВОИ повисли,
что не руки это,

                                 а клеммы,

замыкающие на брюхе лишь

все сердечные проводочки,

и уже не поёшь  ТЫ

                                        а хрюкаешь,

и уже не до сына и дочки.

Только б

                         булькнуть,

                                               да крякнуть сыто,

чтобы стало брюху  вольготно.

Ничего, что питаем души

аппетитною массой рвотной.

Ничего,  что спалили крылья

на бычках, да на пол-

                                            литровках.

Было б счастье земное,

                                               рылье,

в килограммах да упаковках,

расфасованное, развешенное

на бюстгальтеры,

                                   брюки,

                                                 носки,

                                                               трусы.

И бежит ЧЕЛОВЕЧЕСТВО

                                                    бешено

в супермаркеты и макдональдсы.

И так хочется остановить его,

разметать на мельчайшие болтики,

задержать,

                       повалить

                                           или сбить его,

лишь бы только не мчались ботики,

сапоги вперемешку с туфлями,

джинсы,

                    «польта» 

                                      И куртки из кожи.

Лишь бы души, как туши, не тухли,

лишь бы не был контракт расторжен

между телом, душой и совестью,

в вечной пляске друг с другом

                                                              спорящих,

лишь бы люди остались в повестях

ЧЕЛОВЕЧЕСТВОМ,

                                     а не сборищем

негодяев, братков и хамов,

гнусных выродков,

                                       с харями бесов…

Солнце злато зажгло на храмах,

поднимаясь над синим лесом,

над озёрами, над домами,

над людской и машинной кашей,

над землёю,

                             над всеми нами,

над Россией, что нету краше,

просочившись,

                              как через сито,

через веток и листьев соты,

через кожу,

                       грязью забитую,

через сумок  и глоток

                                           гроты,

через ставни,

                                подъезды,

                                                           двери,

через слой перетёртой пудры,

через толщу людского неверия

в то, что люди
                                должны быть мудрыми,

пусть не праведными,

                                                   не святыми,

но хотя бы не подлецами,

 не «братками»

                                дюже «крутыми»,

с позолоченными «пальцами»…

ЧЕЛОВЕЧЕСТВО бодро чапает

по дорогам который год,

только слышно,

                               как лужи чавкают,

разевая слюнявый рот.   

Магазины.

                       Колбасы.

                                          Дублёнки.

Деньги.

                 Серьги.

                                  Машины.

                                                     Дачи…

Затянуло житуху плёнкой,

наши ангелы с горя

                                         плачут.

Превратилась любовь в «непотребность».

Даже в церкви лютует

                                             давка.

Подыхаем от злобы и ревности,

друг на друга всё чаще

                                             гавкаем.

Я один не участвую в гонке –

не хочу торопиться к могиле.

Я пока отойду в сторонку,

чтоб случайно не задавили.

             --------------

        Автор рано закончил своё стихотворение.  Завываний,  причитаний и заклинаний осталось ещё минут на пятнадцать: не сказано о вырубленных и проданных в Китай наших русских лесах, бездомные дети остались без внимания, никак не отмечены разрушенная промышленность, заброшенное сельское хозяйство, бездомные и безработные, бессовестные олигархи отмечены как-то вскользь. Ещё  - здравоохранение, образование, оборона.

        Уважаемые любители поэзии! Положа руку на сердце – у кого хватит терпения перечитать эти строчки? Разумеется, к поэзии они никакого отношения не имеют, как не имеют отношения и к литературе. Это зарифмованная публицистика, и непонятно, зачем всё это надо было писать в столбик, ломать многозначительно строку, подбирать рифмы. Обо всём этом можно было чётко и внятно  сказать языком журналистики. Поэзия начинается там, где становится бессильна проза.  Здесь же всё свалено в кучу – от фашистов до проституток и рвотной массы. Этот сумбур говорит об одном – примерно такая же каша и в голове автора. Всё-таки поэт должен быть умнее своего времени. А уж тем более – умнее политиков.

        В этом длинном тексте есть много чего. Есть раздражение автора на действительность, есть обида на непонимание людьми простых вещей, есть отчаяние, есть бессилие, есть злоба, есть потеря чувства меры и чувства вкуса. Но нет поэзии. Лишь четыре строчки у автора получились чёткими, внятными, хорошо написанными – самые последние. Там хотя бы позиция автора видна.  Может, из всей этой тягомотины их и оставить?

         У любого автора есть ошибки, они неизбежны. Если автор их не видит сам, он может прислушаться к мнению коллег (именно коллег, а не читателей, потому что читатель часто не в силах разобраться в тонкостях поэтической работы). Но если автор из года в год игнорирует замечания, указания на явные просчёты, этим самым он ставит на себе крест. Он не допускает до себя критики, огораживается броней, замыкается, становится не способным к развитию. Гордыня – спутница в никуда.

          Но ещё бесплоднее путь, который избрают иногда молодые авторы, потому что ни обращение в районный суд, ни жалоба на критику, выплеснутая в Интернет, ни заявления в Страстбург  ничего изменить не могут.  Даже  защита  под  крылом  авторитетных  людей  -  пустая  трата  времени.  У поэта, к счастью, есть только один способ  самоутвердиться – доказать это своим творчеством, собственными стихами. Не говорить, какие они хорошие, его стихи. А научиться писать по-настоящему хорошие стихи.

          Озадачило, удивило, а потом и разочаровало другое. Слёзное письмо в Интернете нашло поддержку у авторов, чьи фамилии известны, люди это одарённые, с их творчеством я знаком.  Но потом, когда внимательно  перечитал интернетовский  текст,  стало понятно и это. Во-первых, Максим ни словом не обмолвился о том хорошем, что было сказано в адрес его  творчества, а у него есть с десяток неплохих стихотворений, это когда он перестаёт учить человечество или когда забывает, что надо всех людей сделать счастливыми. Во-вторых, события им  поданы почти так, да не так, фокус чуть сдвинут, акцент чуть смещён; разговор был, да не по этому случаю; говорили, но в прошлом году и т.д. А в итоге картина разворачивается на сто восемьдесят градусов… И я, честное слово, не знаю, как молодой автор  выйдет из этого щекотливого положения, которое создал себе сам.

          Чтобы не быть выборочно голословным приведу ещё одно стихотворение Максима Стефановича.

                     ХХХ

Когда я вижу, как озноб колотит

Какого-то бродягу-побирушку

С протянутой рукой,

                                         а люд молотит

Давясь и прея,  белый сыр с петрушкой,

Мороженое,

                        кислое,

                                        копчёное,

и  прочее,

                     чему в желудках плавиться,

мне стыдно быть похожим на двуногих,

которые за гнутый грош удавятся,

сотрут,

                 затопчут,

                                      потроха распустят,

распнут,

                     раздавят,

                                         просто заплюют,

курок холодный без раздумья спустят

и всё за то,

                        что их мясной уют,

их  тёплый мир, их ладное жилище,

в котором ЛЮДИ!

                                     ЛЮДИ обитают,

Посмел побеспокоить грязный нищий,

Что корки чёрствые,

                                           как будто пёс хватает.

Им не понять, 

                              что значит,  быть голодным.

Их не учили истинам святым –

не оставлять убогих и холодных.

Подать им хлеба и стакан воды –

Вот всё что нужно. Остальное будет.

Ведь важен  не стакан и булка хлеба:

Важно участие –

 И совесть вас не судит,

И вы спокойно ходите под небом.

                                                                  Но от сумы

                                                В безумстве отрекаясь,

Вы превозноситесь над тем, кто вас молил

О жалком грошике и вот, от ваших вин,

И мягких шлёпанцев, скуля и поздно каясьЮ

От жирных ложек и роскошных вилл,

Подобно молнии с небес  вы

НИЗ-

         ВЕР-

                ГА-

                        Е-

                            ТЕСЬ!

В глубокий ров, где демон ложе свил.

Над Лазарем когда-то насмехаясь,

Так свергнут был  евангельский  богач.

И звал он нищего, от  жажды задыхаясь,

В глубинах ада, под истошный плач.

…От холода губа до крови колется,

Как колется на реках вешний лёд.

А нищий  крестится и тихо-тихо молится

За вас двуногие, за весь ваш сытый род.

                       ------------------------

      Первое предложение состоит из двадцати семи строк и содержит почти девяносто слов. Мыслимо ли это – прочитать, понять и запомнить, о чём идет речь?  В этой мешанине  слова можно заменять, можно менять местами, сокращать, удлинять – ничего в итоге не изменится, часы не пойдут, кукушка не выскочит, потому что внутри нет механизма, а циферблат нарисован на картонке.   Сумбур в голове обязательно отразится на бумаге.

         Однако у Максима есть и другие стихи.  Как только он справляется со своей истерикой,  снимает  рясу проповедника и учителя всего человечества, появляются вот такие замечательные строки:

«Лёгкий треск сушняка.

Первый иней под сильным копытом.

Первый тонкий ледок – в тихой рощице поздняя осень.

И плывут облака над опушкой , как море – открытой,

Где тугую  бруснику целуют мохнатые лоси…»

          Сказано точно, красиво, ничего лишнего, словно другой человек написал эти строки. Или вот это:

«Туда, где август догорает

Среди рябины и груздей,

Бредут, в бруснике утопая,

Стада кочующих  дождей.

Они трубят, стеной вставая

Под громы, как под стук колёс,

И спины ливнями ломают

Хребтам, поднявшимся до звёзд…»

            Мастерские строчки! Когда находишь вот такие слова, жизнь видится иначе. Это уровень. Это поэзия.

           Хорошее стихотворение «Письмо». Только  немного  затянуто, начинает парус провисать.  А впечатление затянутости  даёт не длина стихотворения, а некоторые необязательные слова, взамен которых можно поставить другие – более точные.

                   ПИСЬМО

Три крестика на бумаге –

                                                     в конце и в самом начале,

словно благословение

                                                     на долгий и трудный путь.

А буквы, будто кораблики,

                                                      стоящие на причале,

и только осталось ветру

                                                 сердца парус раздуть.

Плыву по листкам,

                                        как по морю,

мимо привычных «здравствуй»,

«крепко вас обнимаю»,

                                                 «целую», «навеки ваш».

И видится дальний берег,

                                                    родной  и безумно властный,

где трое меня ожидают,

                                                  моей души экипаж.

Они далеко и близко –

                                               на расстоянии в память.

Без проводков и лампочек,

                                                          без телеграфных жил

их пеленгует сердце –

                                                в ветер,

                                                              в жару

                                                                          и в заметь.

Их голоса приносят

                                            бережные стрижи.

Я знаю, когда моё судно

                                                 наскочит на риф с размаху,

и разлетятся лопасти

                                              сердечных моих винтов,

трое из экипажа

                                 поднимут меня из праха,

стянут с помощью гаек,

                                              шайбочек и болтов.

Расправят порванный парус,

                                                          пробоины залатают,

смолой пропитают крепко

                                                      лопнувшие борта,

вновь зашумит строкою

                                                    письмо, расстоянья глотая,

чтобы найти по почте

                                             единственно нужный квартал.

И снова я буду мчаться,

                                                   ветром штурвал вращая,

по морю коротких писем,

                                                     подтачивая карандаш.

И будут звучать позывные:

«Здравствуйте»,

                                  «жду»,

                                              «скучаю»,

«крепко вас обнимаю»,

                                                «целую»,

                                                                «навеки ваш».

              Главная слабость автора – не единственная, но главная – жалость к себе. Максим не умеет  работать со своими стихами,  а это – резать по живому. Жалко. Больно. Очень жалко и очень больно. Но  надо научиться переступить через «жалко» и «больно».

           Однако если у автора хватит чутья и мастерства довести  «Письмо»  до ума, это будет лучшее стихотворение Максима Стефановича. Стихотворение, которое можно будет читать и перечитывать. Это так.

                  Научить писать стихи можно любого человека. В царское время в гимназиях стихосложение было таким же предметом как география, физика, химия… Не уметь писать стихи к случаю, в альбом, на поздравление, экспромтом считалось неприличным, как не уметь танцевать, не знать правила хорошего тона. Обучали этому ремеслу и в советское время. Маяковский даже написал книгу для широкого пользования «Как делать стихи». Именно делать, как  столяр делает табуретку, как хирург делает операцию, как лётчик ведёт самолет, а шофёр – автомобиль. У меня есть книга  «Основы  стиховедения. Русское стихосложение»***, по которой можно вполне прилично научиться писать стихи.

      Уметь писать стихи и быть поэтом не одно и то же. Можно писать замечательные стихи и не быть поэтом, соотношение между пишущими стихи и поэтами примерно 99:1.  Но можно быть поэтом и не уметь писать стихи, такое тоже случается. Однако  поэта можно научить  стихосложению – рифме, размерам, приёмам и пр.А вот версификатор  никогда не станет  поэтом. Это или есть или нет. В кордебалете танцуют сотни балерин, но не каждая Уланова, Плисецкая, Павлова. Мы часто в застолиях  поём  песни, но Шаляпиных и Хворостовских не густо. Петь за столом это не значит идти в Большой театр прослушиваться. Писать стихи для себя и своих близких – это не значит  издавать книжку. Но если ты решился выпустить книжку собственных стихов, то должен понимать, что на книжной полке и на полке в магазине, и на полке в библиотеке  книги Пушкина, Блока, Есенина  и твои  сборники будут стоять рядом. А это значит, что требования должны быть к ним предъявлены одинаковые.  Без смягчающих обстоятельств  на забайкальскую глубинку.  На трудные семейные обстоятельства. На нехватку времени. На знакомства и особые отношения с известными писателями.

           Много лет я рифмовал и складывал в столбик строчки, но только теперь начинаю понимать, что из всех литературных жанров, стихосложение – самый сложный, самый трудный жанр. Именно поэтому  из восьмидесяти трёх поэтических сборников девяносто девять  процентов – графомания в запущенном состоянии. Распознать её очень трудно, особенно если у версификатора рука набита. Так же трудно отличить хорошо сделанную фальшивую купюру от настоящей.  Кажущаяся лёгкость написания строчек в столбик обманчива. Кроме способности, данной свыше, надо много  работать. Но ещё больше надо учиться. Надо знать поэтические школы и направления, которые были в нашей поэзии и которые есть сегодня. Надо знать  основные  стихотворения, наши знаковые точки, на которых держится всё русское поэтическое пространство. Это самый начальный, самый азбучный уровень  первой степени стихосложения. Это первый класс поэтической школы.  Без  знания этих элементарных вещей, этого  поэтического  алфавита, сегодня в поэзии нечего делать.

        Давайте представим русскую поэзию  в виде большой горной страны.  В  стране этой есть свои горные свиты, плато, системы, одиноко стоящие вершины, заоблачные пики. Самые основные  пики  давным-давно покорены и названы именами поэтов, их покоривших. По праву первых. И это справедливо. Взяты, разведаны и освоены большие и малые вершины, пройдены перевалы, названы ледники, реки, ущелья. За четыреста лет русскими поэтами (речь идёт не о национальности, а о  пространстве  русского  языка, в котором работали поэты) проделан титанический труд, который почти невозможно воспринять и осмыслить одному человеку.  Эти вещи должны знать специалисты, но  это  не требуется от человека, который пишет стихи в альбом, подписывает стихами поздравительные открытки, рифмует строчки в «капустниках». Но если автор  взял на себя смелость выпустить поэтический сборник, предложить читателям свои строчки, тем самым  отобрать из их единственной, неповторимой и не очень длинной жизни, - несколько минут или часов на чтение своих сочинений, он должен понимать, как это ответственно.

       Но вернёмся в горную страну поэзии. Нет смысла идти  пройденным до тебя путём, как и нет смысла покорять вершину, на которой уже стоит выцветший флаг с не твоей фамилией.  Тогда что же остаётся делать нам, грешным? Куда податься бедному литератору? Остаётся снова штурмовать вершины, но уже своим путем. Искать  свои перевалы, обживать свои кулисы, террасы, карнизы. Но для этого надо перво-наперво знать, кто и когда проходил здесь до тебя.

       Впрочем, остались ещё неоткрытые вершины, они не видны нам, потому что скрыты облаками. Покорить их смогут единицы. Об одной из таких  вершин  будет сказано в следующих главах.

 

        ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

          ПРИМЕЧАНИЯ:    *»Осень жизни моей». Елена Стефанович. Типография  «ПРИНТ-СЕРВИС».  Чита-1996 год.

                               **»Осенняя элегия», издательство Забайкальского  государственного педагогического университета, Чита, 2003 год.

                            ***»Основы стиховедения. Русское стихосложение.» В.Е. Холшевников. Издательство Ленинградского университета. 1972 год.