На моём столе в уютном световом круге от  настольной лампы лежат три книги – «Лампада негасимая»*  Юрия Курца, поэтическое переложение четырёх Евангелий, сведённых воедино, хотя за основу всё-таки взято  Писание от  Иоанна. В поэтическом переложении не хватает главы о казни Христа, я получил её позже, письмом.  И  две книги  Виктора Кобисского,** также поэтическое  переложение библейских сюжетов.  Виктор Трофимович  не придерживается последовательно-сюжетной  линии Писаний, делает иногда вставки от себя. Сборник «Лампада негасимая» предваряется авторским вступлением – честным и умным. Вот несколько строчек из него: «…С большой натугой постсоветское общество выбирается из туманного мира атеистической агрессии. Не каждый человек ещё горит  желанием взять  в руки «Библию» или «Евангелие». Поэтому

Кто в прозе не сумел прочесть

Апостольские откровения,

В стихах моих Благая весть

Им станет лучиком прозрения.

        В  целом это мой тяжкий труд – покаяние за те грехи, что совершил по глупости, неразумению, а то и злой воле жизненных обстоятельств. Автор.»

       Переворачиваю страницу, начинаю читать.

                          ПРОЛОГ

          63-ий год до новой эры

Пир смерти.

Небо багровеет.

Вопль истребляемых людей…

Столицу древних иудеев

Берёт осадою Помпей.

Солдаты Рима в Храм стремятся,

Местечко в Храме есть – Дебир,

А в нём сокровища хранятся,

Которые не ведал мир.

Храм-цитадель, ядро сраженья,

Святых защитников оплот.

Здесь в торжестве богослуженья

Последний воин упадёт.

Чужой народ. Чужая вера.

Чужая тайная душа…

Помпей со свитой офицеров

В Дебир заходит не спеша.

Ни звука. Ни луча. Ни тени.

Где тайна сказочная та?

Помпей остолбенел в смятенье:

Пред ним сияла пустота.

Надменно покривились губы,

Помпей презрительно изрёк:

- Дикарь народ. Незримость любит,

Дебир – невежества исток.

Гордыня сердце возносила,

Но полководец знать не мог,

Что в пустоте таилась сила,

Которой обладает Бог.

Без крови, без меча и злата,

Господним помыслом одним

Она займёт Восток и Запад,

И покорит всевластный Рим.

Дорогу к Богу открывая,

Разверзнутся небес врата,

И эта сила неземная,

Предстанет в образе Христа.

         Многажды читал  Евангелия, неплохо знаю  сюжетные повороты,  а вот  пока не дочитал до последней страницы, не мог оторваться. То ли этот волшебный размер завораживает – четырёхстопный ямб, то ли хороший ясный русский язык, чёткость изложения и строгость следования евангельскому тексту, то ли всё вместе ( в строчке «Местечко в храме есть – Дебир» слово «местечко» не отсюда, чужое, к тому же за ним есть второй смысл… Таких неточностей в тексте  можно набрать с  горстку, но говорить о них не буду по причине, о которой скажу чуть ниже).  Можно лишь  подосадовать, что тираж ничтожный – всего сто экземпляров, и поудивляться нерасторопности и окостенелости церковной бюрократии – такой шанс через эту книгу доступным способом пропагандировать православную веру по забайкальским приходам выпадает не каждый день. На обращение автора к церковным властям последовало равнодушное, мол, литературой мы не занимаемся. Впрочем, удивляться нечему: если происходит омертвление общества, то оно охватывает все слои и все институты.

         Эти  три  сборника лежат на столе  уже несколько месяцев. Иногда я открываю их, листаю, читаю, но чаще просто смотрю на них и разные мысли приходят в голову.  Эти три  книжки явились для меня ежедневным  напоминанием и требованием ещё раз повторить тот путь, которым я уже однажды прошел, когда выстраивал отношения с Богом, долго и мучительно отводил ему место в своей душе – по чину.

      Вроде бы  простая мысль – сделать поэтический перевод Библии, этим самым сделать её ближе, доступней и понятней русскому человеку. Ведь выпустили же «Библию для детей»,  выпустили  библейские комиксы, французы догадались даже до атеистической Библии. Но вот поэтического полного перевода  Нового Завета  я не встречал. Не могли же люди не догадаться, пройти мимо такой  открытой мысли. Но если не сделано это до сих пор, значит должны быть на то веские причины. Но ещё более веские причины должны быть у человека, который отважился на столь дерзновенный труд, и причины эти должны быть глубоко личными – Юрий  Франциевич отдал восемь лет этой работе. Виктор Кобисский также несколько лет занимался поэтическим переложением.

       Не осмелюсь  рассматривать эти две книжки как литературу художественную – к ним нужен совсем иной подход, оценивать и рассматривать их надо с иных позиций. На такую оценку я не имею права. Скажу лишь, что работа выполнена профессиональными литераторами и выполнена качественно.  Но вот своими мыслями,  которые возникли под настольной лампой, я бы хотел поделиться. 

      Первая Библия, которую я держал в руках – небольшой томик в пластиковом синем переплёте, страницы из тончайшей рисовой бумаги – подарок товарища по  литературному институту, прозаика, земляка,  сына сосланного в Забайкалье эстонца и эвенушки  из Средней Олёкмы Александра Латкина (Латкиндта).  Никакого священного трепета или благоговейного мерцания в душе я не ощутил – смущал пластиковый переплёт. Прочитал честно все четыре Евангелия и  все Священные послания – все 27 книг Нового Завета плюс неканонические издания.  Случилось это в год и месяц смерти генерального секретаря Леонида Ильича, что-то уже предчувствовалось, воздух сгущался, хотелось найти какие-то параллели. Поэтому Библия заинтересовала меня не как Священное Писание  и даже не как литературное произведение, а как хроники, как исторические свидетельства. Прочитал, мало что понял, потому что в те юные годы не интересовался временами столь отдалёнными, имена Август, Тиберий,  Ирод  и Каифа-Иосиф  для меня были пустым звуком.

       Подарок Латкина пролежал втуне несколько лет.

       Крестили меня в младенчестве,  крестили  в деревянной церкви выше улиц Чкалова и ниже Бабушкина – единственной действующей  на  то время в Чите. Возле моей купели стояли представители  религий, определяющих на то время  религиозное лицо страны: православный священник, как наместник Бога на земле,  верующая бабушка Аграфена Васильевна, комсомолка мама и коммунист папа. Мне потом рассказывали, что я шибко орал  и так вцепился в бороду попа, что на пару со мной  орал и он. Однако это не надо расценивать как мою неудержимую сызмальства  тягу к религии.

      Интерес к религии пришёл через художественную литературу – появилось первое издание булгаковского «Мастера и Маргариты».  Этой книгой в тёмно-зелёном переплёте обладали, как редким сокровищем, единицы, очередь на книгу  занимали на месяц вперёд. Книгу можно было достать на чёрном рынке, но стоила она сумасшедшие деньги – надо было выложить целую зарплату.

      После «Мастера» уже не пробегал равнодушно стихотворные строки, где было о библейском, а весь  девятнадцатый век и все «серебряные» поэты на этом стоят. Более того, вся мировая культура новой эры стоит на библейских сюжетах.  Можно сказать, через поэзию появился интерес к Библии. Но настоящее потрясение было после библейского цикла Пастернака.

               РОЖДЕСТВЕНСКАЯ  ЗВЕЗДА

Стояла зима.

Дул ветер из степи.

И холодно было младенцу в вертепе

На склоне холма.

 

Его согревало дыханье вола.

Домашние звери

Стояли в пещере,

Над яслями тёплая дымка плыла.

 

Доху отряхнув от постельной  трухи

И зёрнышек проса,

Смотрели с утёса

Спросонья  в полночную даль пастухи.

 

Вдали было поле в снегу и погост,

Ограды, надгробья,

Оглобля в сугробе,

И небо над кладбищем, полное звёзд.

 

А рядом, неведомая перед тем,

Застенчивей плошки

В оконце сторожки

Мерцала звезда по пути в Вифлеем.

 

Она пламенела, как стог, в стороне

От неба и бога,

Как отблеск поджога,

Как хутор в огне и пожар на гумне.

 

Она возвышалась горящей скирдой

Соломы и сена

Средь целой вселенной,

Встревоженной этою новой звездой.

 

Растущее зарево рдело над ней

И значило что-то,

И три звездочёта

Спешили на зов небывалых огней.

 

За ними везли на верблюдах дары.

И ослики в сбруе, один малорослей

Другого, шажками спускались с горы.

 

И странным виденьем грядущей поры

Вставало вдали всё пришедшее после.

Все мысли веков, все мечты, все миры,

Всё будущее галерей и музеев,

Все шалости фей, все дела чародеев,

Все ёлки на свете, все сны детворы.

 

Весь трепет затепленных свечек, все цепи,

Всё  великолепье цветной мишуры…

….Всё  злей и свирепей дул ветер из степи…

….Все яблоки, все золотые шары.

 

Часть пруда скрывали верхушки ольхи,

Но часть было видно отлично отсюда

Сквозь гнёзда грачей и деревьев верхи.

Как шли вдоль запруды ослы и верблюды,

Могли хорошо разглядеть пастухи.

 

-  Пойдёмте со всеми, поклонимся чуду, -

 Сказали они, запахнув кожухи.

 

От шарканья по снегу сделалось  жарко.

По яркой поляне  листами слюды

Вели за хибарку босые следы.

На эти следы, как на пламя огарка,

Ворчали  овчарки при свете звезды.

 

Морозная ночь походила на сказку,

И кто-то с навьюженной снежной гряды

Всё время незримо входил  в их ряды.

Собаки брели, озираясь с опаской,

И жались с опаской, и ждали беды.

 

По той же дороге, чрез эту же местность

Шло несколько ангелов в гуще толпы.

Незримыми делала их бестелесность,

Но шаг оставлял отпечаток  стопы.

 

У камня толпилась орава народу.

Светало. Означились кедров стволы.

- А кто вы такие? – спросила Мария.

- Мы племя пастушье и неба послы,

Пришли вознести вам обоим хвалы.

- Всем вместе нельзя.  Подождите у входа.

 

Средь серой, как пепел, предутренней мглы

Топтались погонщики и овцеводы,

Ругались со всадниками пешеходы,

У выдолбленной водопойной колоды

Ревели верблюды, лягались ослы.

 

Светало. Рассвет, как пылинки золы,

Последние звёзды сметал с небосвода.

И только волхвов из несметного сброда

Впустила Мария в отверстье скалы.

 

Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба,

Как месяца луч в углубленье дупла.

Ему заменяли овчинную шубу

Ослиные губы и ноздри вола.

 

Стояли в тени, словно в сумраке хлева,

Шептались, едва подбирая слова.

Вдруг кто-то в потёмках, немного налево

От яслей рукой отодвинул волхва,

И тот оглянулся: с порога на деву,

Как гостья, смотрела звезда рождества.

                      ---------------

 

         Сразу заворожил этот мерцающий размер – четырёхкратный амфибрахий, редкий в нашей поэзии.  Первые восемь строф  состоят из трёх строк (стихов), причём, одна строка имеет лишь внутреннюю рифму. Но этого мало: Борис Леонидович делит эту строку пополам, зрительно выдавая читателю строфу за катрен,  укорачивает эту строку (стих) до невозможности, делает дыхание стихотворения прерывистым,  но лишь до того места, где заканчивается русская зима, русская земля с её приметами: погост, ограда, оглобля в сугробе, хутор, гумно, скирда. Но как только начинается чужестранная земля , чародеи, звездочёты, верблюды, ослики, так сразу же удлиняется строка,  появляется четвёртая (полноценный катрен), но размер при этом не меняется, всё тот же  классический амфибрахий. Владение техникой поразительное!

         Позвольте, какие сугробы, какие оглобли, какая Россия?  Речь идёт о событиях, которым уже более двух тысяч лет, речь идёт о пригороде иудейского города Вифлеема, города небольшого, каких на то время на земле обетованной насчитывалось, если память не изменяет, четыреста восемь. Иосиф с Марией по указанию властей явились в город Иосифа для  всеобщей переписи. Народу скопилось много, мест в гостиницах не оказалось, и они приютились в пещере, которая служила убежищем для скота во время непогоды. Здесь Мария и родила Младенца.

         Надо сказать, что написано стихотворение в 1947 году. Население страны, к тому времени  больше чем наполовину атеистическое, уже не помнило, что такое «избиение младенцев», но отлично знало, что такое  «избиение» вообще. Поэтому  никаких имён собственных поэт не указывает,  лишь дважды называет  имя  «Мария» но «дева» пишет с маленькой буквы,  более того – волшебным способом переносит действие в Россию, и читатель этому охотно верит. Главное событие – рождество Младенца – ставит автора в щекотливое положение: как сказать о Нём, не называя Его? С маленькой, строчной буквы Его называть нельзя по определению, а с прописной – это сразу  политическая статья. Пастернак и здесь находит выход – он ставит местоимения, относящиеся к Нему, первым словом в строке, где оно на законном основании пишется с большой буквы:

…Его согревало дыханье вола…

…Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба…

…Ему заменяли овчинную шубу…

        Поразило в этом стихотворении всё. Величина стихотворения, казалось, соответствует масштабу события. Даже все детали внутри события соразмерны по принципу антитезы:

…Доху отряхнув от постельной трухи

И зернышек проса,

Смотрели с утёса

Спросонья в полночную даль пастухи…

 

         Величины несоизмеримые – зёрнышко проса и  полночная даль! Полночная, значит, чёрная, даль космическая и – какое-то ничтожное зёрнышко, какое и глазом-то  едва видно. И далее:

…У камня  толпилась орава народу…

…И только волхвов из несметного сброда…

         «Орава народу», «несметный сброд», «пылинки золы» - это все люди на земле, всё население -  с одной стороны и крохотный Младенец – с другой. А тут ещё зёрнышко проса волей-неволей вызывает в памяти горчичное зерно. Круг замкнулся.  От таких сопоставлений холодок по спине.      

            ДУРНЫЕ  ДНИ

Когда на последней неделе

Входил он в Иерусалим,

Осанны навстречу гремели,

Бежали с ветвями за ним.

 

А дни всё грозней и суровей.

Любовью не тронуть сердец.

Презрительно сдвинуты брови,

И вот послесловье, конец.

 

Свинцовою тяжестью всею

Легли на дворы небеса.

Искали улик фарисеи.

Юля перед ним, как лиса.

 

И тёмными силами храма

Он отдан подонкам на суд.

И с пылкостью тою же самой,

Как славили  прежде, клянут.

 

Толпа на соседнем участке

Заглядывала из ворот,

Толклись в ожиданье развязки

И тыкались взад и вперёд.

 

И полз шепоток по соседству

И слухи со многих сторон.

И бегство в Египет и детство

Уже вспоминалось, как сон.

 

Припомнился скат величавый

В пустыне, и та крутизна,

С которой всемирной державой

Его соблазнял сатана.

 

И брачное пиршество в Кане,

И чуду дивящийся стол.

И море, которым в тумане

Он к лодке, как по суху, шёл.

 

И сборище бедных в лачуге,

И спуск со свечою в подвал,

Где вдруг она гасла в испуге,

Когда воскрешённый вставал…

           --------------------

 

        Вход в Иерусалим, осанна, потом опала,  воспоминание о чудесах, Им явленных – Библия вошла в меня через поэтические строки. Вошла прочнее  самих библейских текстов. Особенно эта одушевлённая свеча, которая гаснет в испуге…эту минуту эту я запомнил очень хорошо. В тот год жил я на зимовье в тайге, из живых существ со мной была собака Чепа и несколько десятков стихотворных сборников. Ночью при свече читал Пастернака. За окном осенний ветер срывает с берёзок последние жухлые листья. Свет свечи зыбкий, неровный высвечивает и прячет в темноте предметы, и от этого вся обстановка, все вещи в зимовье, строчки в книге и вся твоя жизнь кажутся неопределённы и неоднозначны, и кажется, что за всем зримым и понятным есть что-то ещё…Дохожу до строк «Где вдруг она гасла в испуге \ Когда воскрешённый вставал…»,  сквозняк от двери гасит свечу. Долго, потрясённый,  сижу в темноте…

«…Ты видишь, ход веков подобен притче

И может загореться на ходу.

Во имя страшного её величья

Я в добровольных муках в гроб сойду.

 

Я в гроб сойду и в третий день восстану,

И, как сплавляют по реке плоты,

Ко мне на суд, как баржи каравана,

Столетья поплывут из темноты».

   

        От этих строк, страшных своим величием и непостижимых разумом, сердце начинает сбоить.

        Молитв я не знаю, даже не могу запомнить «Отче наш..», хотя стихотворные тексты запоминаю легко, а молитва – это ритмическая проза и близка к стихотворению. Если сильно жизнь прищучит,   молитвы лажу на скорую руку,  самодельные, коротенькие  – это когда в тайге трактор не заводится, когда в болото угодишь по кабину или когда в хребтах волки прижмут во время охоты, приходится спешиваться и ночевать у костра.

       В церкви бываю редко, может, раз в год. Ставлю тоненькие восковые свечки на помин усопших близких мне людей, которых становится всё больше и больше. На этом все мои отношения с официальной религией заканчиваются. 

         Как всякому русскому человеку, мне свойственно мистическое понимание жизни. Голова русского человека устроена необычным образом: на мощной языческой платформе, как  на базальтовой плите, строятся, разрушаются и снова возводятся храмы, пирамиды, часовни, капища, дацаны, костёлы, пагоды  и много других взаимоисключающих зданий; однако каким-то непостижимым образом вся эта архитектурная кунсткамера выглядит цельной и стройной; православная молитва читается в Новый год по восточному календарю, японский сад камней и фэн-шуй  дополняют друг друга, астролог Павел Глоба дружит с Кашпировским, гадалки, ясновидящие, кришнаиты  водят хороводы вокруг каменных баб, спиритические сеансы проходят по ведомству  Минздрава, а талисманы и обереги рекламируются государственными теле-радио, причём, с обязательной скидкой в пятьдесят процентов – всем находится место в загадочной русской голове, и вся эта религиозная окрошка, от которой европеец давно бы сошёл с ума  - и не раз! - создаёт какую-то совершенно новую, пока ещё не объяснённую религию, может быть, единственную  приемлемую для русского сознания, религию, которую так и не удалось создать Елене Петровне Блаватской.  Однако  фаталистом я не являюсь, потому что благодаря жизни вдали от  цивилизации, пытаюсь  сохранять ясность ума. И вот это качество требовало конкретно определить своё место в этом мире, без этой ясности  я чувствовал себя Лиходеевым, неведомой силой выброшенным на ялтинский мол.

        С географической привязкой, она же и пространственная, всё ясно: Вселенная – Метагалактика – Сверхгалактика – Наша галактика – Солнечная система – планета Земля – Евразия – Забайкальский край – село Тасей – улица Садовая (садов тут отродясь не было) – дом 39.

         По такой же схеме легко определить своё место во времени.

         Несравненно труднее определить своё место не во времени, не в пространстве, а в жизни – не в той жизни, которая жизнь страны или планеты и которая конечна,  а которая жизнь вообще, которая без начала и конца. Для этого перво-наперво надо было определиться с религией, в которой я был крещён. БЕЗ ЭТОЙ ЯСНОСТИ ВСЯКАЯ ДАЛЬНЕЙШАЯ    ЖИЗНЬ ТЕРЯЛА СМЫСЛ.  За четыре последующих года я не написал ни одного  стихотворения, ни одной прозаической строки, ни одного письма друзьям. На четыре года  я зарылся в историческую литературу, исторические хроники, книги по истории христианства, которые вызвали интерес и к другим основным  религиям, потому что ветхозаветное, как и новозаветное понимание мира,  никак не объясняло его устройств; буддизм оказался  недоступен моему пониманию, а ислам, как самая молодая религия, уж тем более не мог ничего дать.   Изучение истории Иерусалима вынудило изучить политическую обстановку в Иудее от Августа до Тиберия. Римское владычество потребовало знаний в т тонкостях  вооружения, в военном  и государственном устройстве. Четыре года я натягивал тонкие нити родственных, политических, государственных и религиозных связей того времени.

        В результате всех этих поисков в книжных источниках, а прежде всего в самом себе, я пришёл к выводу: Иисус Христос  - вовсе не сказочный персонаж, не миф, не выдумка. Это реальное лицо, и все люди, которые окружали его, находились в родственных, дружеских, приятельских или враждебных отношениях, - так же люди реальные. И все события, и чудеса,  на самом деле имели место. Я для себя доказал то, что мир и так знал две тысячи лет. Но это было важно самому себе.

      После этого появилась  какая-то  опора. Однако мне она не казалась достаточно надёжной, потому что не устраивала  картина мира, когда вся пирамида власти  сводилась к Богу-отцу и Богу-сыну. Об их отношениях друг с другом, о поступках, которые простительны человеку, но не Богу, о нелогичности  и невнятности некоторых действий мною была написана и опубликована работа «Записки сельского жителя»***. Не буду повторяться, это займёт много времени. Религия, которая, как монархия, замыкалась на одном  лице, казалась мне ограниченной во времени и пространстве, она могла бы входить лишь частью в какое-то глобальное, всеобщее мироустройство. 

       Именно такое понимание мироустройства  было у древних греков. (Наши славянские  предки тоже были язычниками,  но они понимали мир как  большой деревенский двор -  им не хватало масштабности).  Весь верховный порядок греки называли Гармонией. Именно Гармонией  управляются все микро и макрокосмосы, все миры, все явления и процессы, всё, о чём только способен подумать человек, всё, чему нет даже названия. (Примерно так в то время  представляли устройство мира и  люди, обитавшие к югу и к востоку от Байкала, у  этих народов   прарелигия называлась  по-разному, но самое известное – обо или Власть Вечного Синего Неба. Хотя она грубее и примитивнее античного мировоззрения).

       Не имея телескопов, микроскопов, компьютеров, древние греки догадались,  как устроен мир. Доказательства были им не нужны, потому что в то время сама  догадка на уровне интуиции уже была доказательством. И я принял точку зрения эллинов. За небольшим исключением. Все  религиозные этажи греческой религии уж очень плотно были заселены Герой, Зевсом и сонмом  родственников. А я люблю уединение, толкотня мне не нравится,  избегаю массовых гуляний, шепотков по-за углами, сплетен, вечных интриг, а именно  этим только и занимались  греческие боги. Пришлось отказать им в жилплощади. И вот тогда возникла картина мира, которая управлялась Гармонией и сама была Гармонией, и самым естественным образом там нашлось место Богу-отцу  и Богу-сыну. Всяк проходил по своему ведомству, никто не мешал друг другу.  И вот только этот порядок мог объяснить мне все непонятные и тёмные места моего сознания  и мироздания. Более того, только таким образом, сознавая себя ничтожной частью мироздания, в то же время чувствовать себя и значительной, равнозначной частью этого мироздания.

       Греческая религия, в основе которой лежит Гармония, пришлась мне по вкусу ещё и потому, что она первороднее всех остальных миропониманий. Она лишена напластований последующих веков со всеми заблуждениями. Она ближе к истокам. И всё же  не это главное. Главное в том, что она понятна, она – порядок.  Таким образом,  Гармония  наделялась надмирной сущностью, она существовала как самодостаточное Нечто, а ВСЕ ЗРИМЫЕ И НЕЗРИМЫЕ МИРЫ, И БОГ-ОТЕЦ, И БОГ-СЫН, И ВСЕ ЧЕЛОВЕКИ – ВСЕГО ЛИШЬ МАЛАЯ И НИЧТОЖНАЯ  ЧАСТЬ ЭТОГО НЕЧТО. Если принять эту точку зрения, то  всё тёмное, непонятное, запутанное становится ясным и понятным, потому что появляется материя, которая скрепляет в одно целое атом и человеческую мысль, биение сердца и хоровод планет, ход личинки  и вращение спиралевидной галактики.  ЭТА  МАТЕРИЯ  НАЗЫВАЕТСЯ  РИТМОМ, поэтическим размером. В основе Гармонии лежит ритм. Ритм – такая же материя как время и пространство.

       Поэзия, Музыка, Танец – законные  и любимые дети Гармонии. Они одной крови. И кровь эта называется ритмом или размером.

       И действительно это так.  Ритмически происходит смена дня и ночи, в определённом поэтическом размере сменяются времена года, астероиды, несущиеся в чёрных безднах космоса также не выходят из поэтического размера. В определённом ритме работает в море прилив и отлив. Черноморская и балтийская волна имеют каждая свой поэтический размер. Человеческое сердце бьётся в своём ритме: два такта – пауза, два такта – пауза…Даже для зарождения жизни нужен  свой ритм.  Жизнь  и смерть укладываются в стихотворный размер.  Изобретения человека – двигатель внутреннего сгорания –  и тот подпадает под стихотворный ритм: двухтактный, четырёхтактный…Всю Вселенную пронизывают различные волны, все они имеют  синусоидную природу – природу поэтического размера. Речь человеческая, симметричные грани кристаллов, симметричность человеческого тела и любого другого живого существа  - в основе  всего, что нам известно и что неизвестно,  лежит поэтический размер.  ( Я назвал «поэтический размер» в единственном числе.   На самом деле таких размеров  много: достаточно с отдаления посмотреть на вершины в горном хребте – всюду разные размеры. Почти весь юго-восток Забайкалья выполнен анапестом:  нет резких, обрывистых склонов, сопки начинаются пологим подъёмом – безударным слогом. Дактиль встречается лишь в районе Клички. Очень интересным поэтическим размером выполнены наши Кодар и Удокан. Я перенёс на бумагу кодарские ударные и безударные стопы – очень интересный красивый размер, какого ещё не было в русской поэзии. Удокан являет собой почти все известные размеры и пр.)  Вся работа, производимая природой и человеком,  лежит в прокрустовых ложах поэтических размеров.

     Изначально человеческая речь была ритмической, об этом нам постоянно напоминает гегнетическая память: в молодые годы слова сами собой складываются в стихотворные строчки, а в зрелые годы в торжественных случаях, при поздравлениях  - самым рудиментарным способом  появляются стихи, которые и не ожидались. Первородность поэтического слова почувствовал Николай Гумилёв. Такие стихи не пишутся случайно:

              СЛОВО

В оный день, когда над миром новым

Бог склонял лицо своё, тогда

Солнце останавливали словом,

Словом разрушали города.

 

И орёл не взмахивал крылами,

Звёзды жались в ужасе к луне,

Если, точно розовое пламя,

Слово проплывало в вышине.

 

А для низкой жизни были числа,

Как домашний подъяремный скот,

Потому что все оттенки смысла

Умное число передаёт.

 

Патриарх седой, себе под руку

Покоривший и добро и зло,

Не решаясь обратиться к звуку,

Тростью на песке чертил число.

 

Но забыли мы, что осиянно

Только слово средь земных тревог

И в Евангельи от Иоанна

Сказано, что слово это Бог.

 

Мы ему поставили пределом

Скудные пределы естества,

И, как пчёлы в улье опустелом,

Дурно пахнут мёртвые слова.

              --------------

       А вот это стихотворение, написанное Станиславом Куняевым в 1976 году и непонятое и неоценённое критиками, меня в прямом смысле перелопатило. Если поэтическая речь это чередование ударных и безударных стоп, то обычная речь – это чередование гласных и согласных. Чередование – это тот же ритм, размер. И когда уничтожается ритм, то наступает хаос, гибель, бессмыслица, конец всего.

               ***

Вековые деревья сплелись,

как враги или кровные братья,

запрокинули головы ввысь,

распахнули друг другу объятья.

 

Странный звук – и опять тишина…

Если можешь – спроси у собаки:

то ль вздохнула под ветром сосна,

то ли зверь оступился во мраке.

 

Ты подносишь ладони ко рту –

и раскатистый зов человека

полный смысла летит в темноту…

Но вернёт тебе слабое эхо

 

только а-а! только о-о! только у-у!

А тайга обступила, нависла,

и согласные звуки,  в траву

зарываясь, лишаются смысла.

 

А без них человечья молва

приближается к речи звериной…

Только у-у! только о-о! только а-а!

догоняют косяк журавлиный.

 

          Может быть, даже не понимая того, по наитию Станислав Юрьевич затронул самые основы бытия, её первичную материю – ритм, размер. Всё остальное будет потом. Даже свет будет потом, свет -  который в конечном счете тоже  является ритмом. Это знает даже школьник.

 

            «Каждый выбирает по себе \ Женщину, религию, дорогу. \ Дьяволу служить или Пророку \ Каждый  выбирает по себе…»

      Веру, как и жену, человек выбирает раз и на всю жизнь. Выбирает по себе, поскольку это очень личное дело. Или создаёт, если нет подходящей. Я соорудил из подручных материалов свою, и меня она устраивает. Поелику она  убирает все непонятные и тёмные места в мироздании и сознании.  Мне с ней удобно. Но это не значит, что я начну обращать в неё других людей – миссионер из меня никудышный. Как и не значит, что я готов за неё выйти на арену для растерзания хищниками. Или взойти на костёр. На создание этой внутренней конструкции у меня ушло четыре года (однако мелкий ремонт идёт постоянно, устраняются какие-то недоделки, возводятся новые перемычки и пр.), и я не жалею  о потраченном времени. Потому что без внутреннего духовного скелета человек впадает в амёбообразное состояние.

      По большому счёту ничего нового я не придумал, потому что новое придумать невозможно в принципе – возможны сочетания, наслоения, комбинации, компиляции. Просто на базовую базальтовую плиту я поставил православную часовеньку. Сделал то, чем тысячу лет занимается русский народ – успешно совмещает язычество и христианство. Вот только вслух говорить об этом не принято. Вопросы крови – самые запутанные вопросы в мире, как говорил один известный персонаж. Это я о наследственности. О нашей языческой наследственности.   Церковь  даже в годы своего могущества не смогла вытравить из нашего народа языческие замашки (они лезли как квашня из дежи праздниками, пословицами, обрядами, традициями),  ошибочно считая это рудиментарными признаками. Ошибочно, потому что это не рудименты, а основа, миропонимание. В конце концов, отчаявшись, махнули на это рукой, кое-как приладили под христианские обряды и благословили.

     Так подробно я объяснял свою позицию для того, чтобы сказать: в силу наших разных взглядов не имею права судить о книге Юрия Курца «Лампада негасимая» и  сборниках  Виктора Кобисского «Этот век уже не мой» и «На пути к вечности».

         Может быть, церковной власти стоит порадоваться и смирить свою гордыню, ибо сказано, что гордыня – грех великий, а заодно и поспособствовать введению  книги  «Лампада негасимая» в  школьную дисциплину «Основы православия»? Хорошее дело.

   

        А что касается самого факта появления этих книг: жизнь перевалила экватор. Как сказал Юрий Курц, позади остались годы жизни без Бога, а эта работа плата или искупление за прежние грехи.  И  восемь лет – это по-Божески.

 

 

            Хххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх

       К духовной литературе можно отнести и сборник стихов Владимира Кулакова с говорящим названием «Духовные ступени»****. Владимир офицер в отставке, сибиряк, читает духовную литературу, сам пытается выразить свои мысли в стихах. Восхождение по духовным ступеням это всегда труд, это всегда насилие над собой, но, к счастью, люди не придумали другого способа, кроме как подниматься по ступеням, срываться, падать и снова смотреть вверх.

        Хотелось бы посоветовать Владимиру внимательно перечитать Библию. В частности, известный случай из Ветхого Завета автор осмысливает очень своеобразно:

 

«Бог создал Еву из ребра Адама,

Надеялся, что женщина смиренно будет жить.

Она, неблагодарная, взяла и разыграла драму:

Вся отдалась не Богу, а Адаму….»

      Дело происходило немного иначе. Не всё получается у автора, но за попытку – спасибо.

      ПРИМЕЧАНИЯ: * Юрий Курц «Лампада негасимая. Житие Христа. Духовные стихи». Редакционно-издательский комплекс пресс-службы управления Судебного департамента в Читинской области, Чита, 2007 год.

                                 **Виктор Кобисский, «Этот век уже не мой», «Экспресс-издательство», Чита, 2010год,  «На пути к вечности», «Экспресс-издательство», Чита, 2009 год.

                               *** «Записки сельского жителя», «Чита литературная», №96, 2005 год.

                               ****Владимир Кулаков, «Духовные ступени», издательство «Поиск»,  Чита, 2007 год.