Кризис поэтического размера стал трагедией для поэтов, работавших в четырёхстопном ямбе. Но ведь много поэтов к нему вовсе не обращались, они трудились в других октавах. У меня впечатление, что Сергей Есенин, как не заметил «сухой закон»,  судя по «Москве кабацкой», так и не заметил кризиса с четырёхстопным ямбом. Ему были близки народные интонации, а из размеров он предпочитал самые разные; если уж обращался к ямбу, то не к четырёхстопному. Почти не использовали этот размер Эдуард Багрицкий,  редко -  Максимилиан Волошин, Дмитрий Кедрин, Павел Васильев и много других поэтов. Понимал это и Михаил Вишняков, видел, что у размера наступил окончательный моральный и материальный износ. Обращался к нему редко,  при  этом ломал его через колено, доводил до неузнаваемости, на выходе четырёхстопный ямб в исполнении Вишнякова походил на птеродактиля, неведомым образом залетевшего  к нам из  юрского периода. Даже  стихотворение «День рождения Пушкина», казалось бы, надо написать любимым  размером Александра Сергеевича – четырехстопным ямбом, но не тут-то было! – Михаил  Евсеевич из своей поперёшности пишет его четырёхстопным  - но!  - хореем:

Здравствуй,  Пушкин!

Слышишь, Пушкин?

Нынче день рожденья твой.

Как на дружеской пирушке,

Мы беседуем с тобой…

      В наши дни пользоваться четырёхстопным ямбом, на мой взгляд, можно лишь в нескольких случаях. Или надо быть одновременно Александром Матросовым  и Николаем Гастелло в поэзии. Или надо приехать из какого-нибудь Урюпинска, ничего не знать о стихах, а смутные знания, оставшиеся после школы, вывести на дисплей и щелкнуть клавишей delete.  Только с обнулённой памятью можно штурмовать давно взятую крепость. Или не придавать значение форме, делая упор на поэтическую мысль, полагая, что она вытащит всё стихотворении. Например, так поступает Шухрат  Тохта-Ходжаев, и, что удивительно, у него это хорошо получается. Или этот размер так близок поэту, что он не представляет себя в другом измерении – ведь не может же человек сам себе изменить группу крови.

      Как сегодня  никуда не уехать на паровозике братьев Черепановых, так никуда не унесёт тебя сегодня Пегас, подкованный четырёхстопным ямбом. Этот скромный размер с немецкими корнями  два века честно потрудился во славу русской поэзии. Спасибо ему на этом.

      Но было бы несправедливо на этой грустной ноте попрощаться с четырёхстопным ямбом. Тем более, он с нами прощаться не собирается. Потому что не собирается умирать. Более того,  впереди у четырёхстопного ямба  прекрасное будущее, правда, в несколько изменённом виде. Все лучшие варианты, все возможности, на которые указала Марина Цветаева собраны, осмыслены и пущены в оборот. В жанре обновлённого четырёхстопного ямба сегодня в России работают человек десять-пятнадцать, среди них и наш земляк Юрий Зафесов,  которого  считают одним из первостепенных поэтов.

        Стих – стихотворная строка - лишились своего первоначального значения, смысл не закончен одной строкой, может перетекать в следующую, может неожиданно обрываться. Появилось больше свободы у поэта и у строки – поводок удлинился. Правда, внешне он выглядит необычно, как-то слишком экстравагантно, что ли. Но пройдёт лет двадцать, и мы привыкнем к его новому облику. С таким же удивлением на четырёхстопный ямб смотрели двести лет назад, потому что рядом с привычным гекзаметром он выглядел подростком в коротеньких штанишках. Для примера я приведу стихотворение Юрия Зафесова. Это не просто стихотворение, это подгляд – одним глазком – в НЕДАЛЁКОЕ НАШЕ БУДУЩЕЕ..

 

                                        СЛЕПАЯ   ПУЛЯ

 

         Откуда знать пунцовой пуле, кто гастарбайтер, кто пират – и ей откажет в вестибюле вестибюлярный аппарат. Она в зеркальное вопьётся, жужнёт ожёгшимся  шмелём… Мироустройству остаётся сверкать разбитым хрусталём.

      В нём, в зазеркальном, в мутной грани шумнут химеры разных стран: при толерантном Талейране  нетолерантный Тамерлан, при Нобеле – Макиавели, при Песталоцци – Сципион… Но не Израйль, а Дизраели, и не Сион, но Альбион сомнутся в мерзости деталей, дыхнут на пухлые нули – и наслоится  фунт на талер и тетродрахмы на рубли.

       С утра на брата брат возропщет, кисту прищучит кислотой. Подробно раздробится Ротшильд как звенья  у цепи златой. Осклизлый Кант меркантилизма  воскурит ветреный фонарь – ночную призму гуманизма. Тогда, преодолевши хмарь, вдруг несуразна, как зараза, возникнет фраза о любви, чтоб от Христа до хризопраза осоловело – «се ля ви.» Чтоб Робинзоны, как изгои, стекались в лапы барыша, давясь севрюгой и лузгою, чтоб «кур шевель»! А что душа? Болит, как воют мадрагоры, вопит, не видя ни рожна, «Когда б имел златые горы и реки полные вина…» Когда мы шли повсюду сами, сцепив кулак во весь ГУЛАГ.  «Светла торговля воздусями, где рынки ценные бумаг».

      Чужак, как можно без страданий?...давай умрём по счёту  «три» - с чужим застолий доедаем, живём, пускаем пузыри.

      Не ты, Христос, меж нами грезишь, скорбишь, когда ударят чем, лишь оттого, что «Хлеба!»  «Зрелищ!», лишь оттого, что  - знать и чернь срывают в схватках лоск и голос, бегут-текут из берегов. А в каждом жизни – с тонкий волос, Но в синих жилах – пульс богов. Всё непреложно и неврозно: ржавеет жесть в стеклянной мгле…

          Но ихний Яхве гложет воздух, дыша отверстием в земле.

                                            ----------

 

        Это стихотворение, написанное четырёхстопным ямбом, ямбом будущего,  надо прочитать несколько раз. И тогда вы услышите музыку стихотворения, музыку новую, необычную. И эта музыка будет весь  день звучать внутри вас. А музыку эту создают внутренние рифмы, которыми всё стихотворение пронизано вдоль и поперёк, как невидимая для глаза грибница пронизывает  лесную землю. Внутренние рифмы прошивают всё стихотворение сверху вниз, слева направо, справа налево, по диагоналям – так солнечные лучи, искривляясь, под разными углами пронизывают осеннюю рощу.  А игра словами, наделение их новым – улыбчивым или язвительным смыслом! И, конечно, убийственная последняя строчка с «ихним Яхве», имеющая несколько этажей смысла.

         А вот ещё одно стихотворение четырёхстопного ямба Юрия Зафесова, стихотворение нового облика. Кстати, в прошлом номере «Слова Забайкалья» опубликована  целая  подборка нашего земляка.

 

                                                ПРОВОДЫ   ГАСДРУБАЛА

 

        Серёг стеклярусны слезинки. Вот позади – таможни пост… Лицо пуховое грузинки (наверно, птица – Алконост…а, может, - шахматная дива?.. нет – шемаханская княжна…). Стоп! – если нерусь нерадива, тогда не видно ни рожна. Но – щупальцы  ассоциаций сосут скворешню и подвал.

         …Пия за целомудров наций, я даже небо целовал. Испил  огня за Пиросмани и за Дега (или Дегу?). Менгрел шаманил: «Мани-мани…» - «шерше ля» шалую деньгу».

           Я застегнул поглубже куртку. Кипел туман – сквозь тыщи лет.

           - Что ты уставился на курдку? О чём печалишься, поэт? Проснись! Приладь оклад к иконе, - так мех наитья прорубал грузинский царь и вор в законе, мой собутыльник Гасдрубал.

           Он был едва хмельным – не пьяным, но он грустил в вечерний час. «Возьму, уеду к итальянам – вот это будет мезальянс.»

           Я отвечал:

           - Сойдёт короста: Бог и тебя освободит. Ты затаён, как «Коза Ностра», но ведь, художник, не бандит. Не со спины ты виден гостю, тому, что шёл издалека… Вот холст с багряной винной гроздью – твоя рука была легка.

            - Та гроздь кровава – не багрова. И ваш Брюллов – пример иным.

            - А ты займись устройством крова, явись – не зверем нумерным.

            Он усмехнулся:

            - Все мы тварны, тварцы вселенских  сквозняков. При том, что жадны и коварны.

           Потом сказал:

            - Без дураков…,отвратен мир козлищ и тварищ. Нет величин в ВЕЛИЧИНЕ. Мне уезжать… Не плачь, товарищ… Нас будет много на челне.

                              ----------------------------------------------------

 

         Концевые рифмы остаются на месте, хотя порой они уже по значению равны  рифмам внутренним, которые бессистемно  рассыпаны, как алмазики, по всему тексту. Но, повторяю, рифмы смежные, перекрёстные и опоясывающие вовсе не отменяются. В стихотворениях Зафесова  нельзя заменить одно слово на другое, потому что у него  нет слов необязательных. За каждым стоит образ, событие, явление или целый пласт культуры, как за «…зверем нумерным» - Откровение Иоанна, зверь «666». Стихи эти непонятны после первого прочтения, к ним надо возвращаться по нескольку раз, но потом наступает точка невозврата, когда стихи уже не отпускают.   

         К новому четырёхстопному ямбу надо привыкнуть. Метрическая строка осталась прежней, поэтический метроном отсчитывает её безошибочно, но смысловая строка уже не совпадает с ритмической, она плавающая, она может быть и длиннее и короче четырёх стоп. В этом случае написание стихотворения привычным способом  -  «в столбик» становится невозможно.

       Как без знания античной мифологии, истории древнего Рима, истории христианства, ветхозаветных библейских сюжетов нельзя понять поэзию раннего (особенно) Пушкина, его современников, поэтов девятнадцатого века и первой четверти двадцатого, так невозможно понять современную поэзию, поэзию двадцать первого века, не зная истории мировой  культуры и мировой истории. И речь идёт не только о новом четырёхстопном ямбе, но и в целом  поэзии.

        А старый…Как в тесной комнате после большого количества народу нечем дышать, потому что весь кислород выдышан, так и весь четырёхстопный ямб отдал всего себя  русской поэзии.  И с благодарностью перед ним я не только снимаю шапку. Будь моя воля, я бы где-нибудь неподалёку от памятника Пушкину поставил памятник его любимому поэтическому размеру  -  четырёхстопному ямбу.