А теперь  подойдём к полке с любимыми стихами.  Николай Алексеевич Заболоцкий   (1903-1958). Мастер эксперимента, автор знаменитых «Столбцов» («Прямые лысые мужья сидят, как выстрел из ружья»),  член «Объединения реального искусства» - обериут, написавший поэмы «Безумный волк», «Деревья», «Школа жуков». По ложному обвинению восемь лет провёл в колымских лагерях.  Один из лучших авторов переложения «Слова о полку Игореве». В последний год жизни  написал замечательную поэму «Рубрук в Монголии»  - о  дипломатической и миссионерской поездке католического монаха в южное Забайкалье, в Каракорокум, столицу Великой Монгольской империи, покорившей к тому времени четыре  пятых Евраазии. В то время монголы  (да и большинство народов Юго_Восточной Азии  - звучит почти абсурдно!) в большинстве своём исповедовали  одно из направлений христианства – несторианство, близкое православию.  Задача Рубрука была склонить ханскую верхушку переменить веру на католичество. Миссия посла провалилась.   Случилось  это  примерно  в  одно  время   с  посещением  южного Забайкалья великим князем Александром Невским и за четыреста лет до казаков Петра Бекетова, которые вторично принесли в Забайкалье  христианство.

 

                    ХХХ

Облетают последние маки,

Журавли улетают, трубя,

И природа в болезненном мраке

Не похожа сама на себя.

 

По пустынной и голой аллее

Шелестя облетевшей листвой,

Отчего ты, себя не жалея,

С непокрытой бредёшь головой?

 

Жизнь растений теперь затаилась

В этих странных обрубках ветвей,

Ну, а что же с тобой приключилось,

Что с душой  приключилось твоей?

 

Как посмел ты красавицу эту,

Драгоценную душу твою,

Отпустить, чтоб скиталась по свету,

Чтоб погибла в далёком краю?

 

Пусть непрочны домашние стены,

Пусть дорога уводит во тьму, -

Нет на свете печальней измены,

Чем измена себе  самому.

           ------------

      Сколько  раз это стихотворение удерживало меня от неверных шагов! В минуты трудного выбора,  когда вся  жизнь могла изменить направление, как пономарь молитву, я бубнил про себя это стихотворение, особенный упор делал на последние  строчки. И ведь помогали эти умные, ладно и правильно подогнанные слова – ещё как помогали!

 

               СОН

Жилец земли, пятидесяти лет,

Подобно всем счастливый и несчастный,

Однажды я покинул этот свет

И очутился в местности безгласной.

Там человек едва существовал

Последними остатками привычек,

Но ничего  уж больше не желал

И не носил ни прозвищ он, ни кличек.

Участник  удивительной  игры,

Не вглядываясь в скученные лица,

Я там ложился в дымные костры

И поднимался, чтобы вновь ложиться.

Я уплывал, я странствовал вдали,

Безвольный, равнодушный, молчаливый,

И тонкий свет исчезнувшей земли

Отталкивал рукой неторопливой.

Какой-то отголосок бытия

Ещё имел я для существованья,

Но уж стремилась вся душа моя

Стать не душой, но частью мирозданья.

Там по пространству двигались ко мне

Сплетения каких-то матерьялов,

Мосты в необозримой вышине

Висели над ущельями провалов.

Я хорошо запомнил внешний вид

Всех этих  тел, плывущих из пространства:

Сплетенье ферм,  и выпуклости плит,

И дикость первобытного убранства.

Там тонкостей не видно и следа,

Искусство форм там явно не в почёте,

И не заметно тягостей труда,

Хотя весь мир в движенье и работе.

И в поведенье тамошних властей

Не видел я малейшего насилья,

И сам, лишённый воли и страстей,

Всё то, что нужно, делал без усилья.

Мне не было причины не хотеть,

Как не было желания стремиться,

И был готов я  странствовать и впредь,

Коль то могло на что-то пригодиться.

Со мной бродил какой-то мальчуган,

Болтал со мной о массе пустяковин.

И даже он, похожий на туман,

Был больше материален, чем духовен.

Мы с мальчиком на озеро пошли,

Он удочку куда-то вниз закинул

И нечто, долетевшее с земли,

Не торопясь, рукою отодвинул.

                  ----------------

        Хорошо помню  время, когда  это стихотворение было для меня важнее, главнее всех мировоззрений, всех религий.  Если на одну чашу весов поставить  стопкой все прочитанные учебники по химии, физики, обществоведению, философии, истории,  все религии, а на другую – одно это стихотворение, оно перевесит. Потому что знания  приходят к человеку через  голову, а стихи – через сердце. Это стихотворение стало для меня главным  доказательством всегдашности человека. Намеренно не употребляю слова «вечность» и «бессмертие», потому что в эту минуту, когда пишу, они звучат  высокопарно и фальшиво, а «всегдашность»  - точно. Заболоцкий провёл меня по тому неведомому, где я уже был, и всё это знал, и знал, что там совсем другая плотность времени. Там почти так же, только чуть-чуть фокус смещён.    

      (При всём уважении к автору   должен заметить,  что в стихотворении допущена  ошибка. Я говорю о строке «…Был больше материален, чем духовен…» Логика стихотворения, внутренний закон стихотворения,  в конце концов  поэтическая походка стихотворения – пятистопный ямб – требуют настоятельно не «материален», а «матерьялен». Конечно, с точки зрения  правил русского языка это  ошибка, но по закону этого стихотворения ошибка оправдана. Не чувствовать  такой нелепости Николай Алексеевич не мог, потому что это  чужеродное слово не только калечит строку, оно нарушает хрупкое равновесие всего стихотворения. Я проверил  текст по изданию «Николай Заболоцкий. Стихотворения. Москва. Советская Россия. 1985 год.»  Скорее всего, это ошибка издателя. Или внимательный редактор «поправил»  поэта).

 

             СТАРАЯ  АКТРИСА

В позолоченной комнате стиля ампир,

Где шнурками затянуты кресла,

Театральной Москвы позабытый кумир

И владычица наша воскресла.

 

В затрапезе похожа она на щегла,

В три погибели скорчилось тело.

А ведь, боже, какая актриса была

И какими умами владела!

 

Что-то было нездешнее в каждой черте

Этой женщины, юной и стройной,

И лежал на тревожной её красоте

Отпечаток  Италии знойной.

 

Ныне домик её превратился в музей,

Где жива её прежняя  слава,

Где старуха подчас удивляет друзей

Своевольем капризного нрава.

 

Орденов ей и званий немало дано,

И она пребывает в надежде,

Что красе её вечно сиять суждено

В этом доме, как некогда прежде.

 

Здесь картины, портреты, альбомы, венки,

Здесь дыхание южных растений,

И они её образ, годам вопреки,

Сохранят для иных поколений.

 

И не важно, не важно, что в дальнем углу,

В полутёмном и низком подвале,

Бесприютная  девочка спит на полу,

На тряпичном своём одеяле!

 

Здесь у тётки-актрисы из милости  ей

Предоставлена нынче квартира.

Здесь она выбивает ковры у дверей,

Пыль и плесень стирает с ампира.

 

И когда её старая тётка бранит,

И считает и прячет монеты, -

О, с каким удивленьем ребёнок глядит

На прекрасные эти портреты!

 

Разве девочка может понять до конца,

Почему, поражая нам чувства,

Поднимает над миром такие сердца

Неразумная сила искусства!

                ---------------------

 

       Году в 1978-80 служили в нашем драматическом театре молодая семейная пара из Ташкента Сусанна Сидорова и Геннадий Киселёв. Он писал неплохие стихи, играл на гитаре, хорошо пел. Я к тому времени из отдела партийной жизни перешёл в отдел промышленности, строительства и транспорта редакции газеты «Забайкальский Рабочий», отстоял право почти не писать «информашки», занимался большим жанром – очерками,  был почти свободен и почти не привязан к редакции. С Геннадием мы крепко подружились. Относительная свобода давала возможность днями и вечерами пропадать в театре, и через какое-то время среди артистов я стал своим человеком.

     Само собою, вскоре я узнал многие тайны читинского двора. У  кого в гримёрке за  трельяжом стоит коньячок, у кого – водочка, а у кого – портвешок – эти секреты проходили по статье самых невинных.  И тогда мне стали понятны строки: «Когда б вы знали, из какого сора\ Растут стихи, не ведая стыда…» Спектакли нашей труппы я уже не мог смотреть: ненужные, бытовые знания, знания приземлённой стороны жизни  неодолимой стеной стояли на пути к  светлому образу княгини Волконской.

      Из этой истории я  понял одну вещь.  Не всякое знание делает тебя умнее и мудрее. Не всякий опыт можно положить в свою копилку. Не всё надо знать. И если у тебя на стене висит ковёр, любуйся  красивым орнаментом, а не выискивай узелки на тыльной стороне ковра.

 

                          МОЖЖЕВЕЛОВЫЙ   КУСТ

Я увидел во сне  можжевеловый куст,

Я услышал вдали металлический хруст,

Аметистовых ягод услышал я звон,

И во сне, в тишине, мне понравился он.

 

Я почуял сквозь сон лёгкий запах смолы.

Отогнув невысокие эти стволы,

Я заметил во мраке древесных ветвей

Чуть живое подобье улыбки твоей.

 

Можжевеловый куст,  можжевеловый куст,

Остывающий лепет  изменчивых уст,

Лёгкий лепет, едва отдающий смолой,

Проколовший меня смертоносной иглой!

 

В золотых небесах за окошком моим

Облака проплывают одно за другим.

Облетевший мой садик  безжизнен и пуст…

Да простит тебя бог, можжевеловый куст!

                      -------------------

 

         Металлический хруст аметистовых ягод – такие находки в русской поэзии наперечёт. Да ещё эта смертоносная игла измены, эти звуки, передающие действие, прокалывание:  п-п-п.. Чёрте что, слушать невозможно! Всё сразу, в одну строку напрессовано -  и звук, и вкус, и цвет, и запах, и твёрдость…  Такого чуда даже у Александра  Сергеевича не отыскать.

 

               ЭТО  БЫЛО   ДАВНО

Это было давно.

Исхудавший от голода, злой,

Шёл по кладбищу он

И уже выходил за ворота.

Вдруг под свежим крестом,

С невысокой могилки сырой

Заприметил его

И окликнул невидимый кто-то.

 

И седая крестьянка

В заношенном старом платке

Поднялась от земли,

Молчалива, печальна, сутула,

И творя поминанье,

В морщинистой тёмной руке

Две лепёшки ему

И яичко, крестясь, протянула.

 

И как громом ударило

В душу его, и тотчас

Сотни труб закричали

И звёзды посыпались с неба.

И, смятенный и жалкий,

В сиянье страдальческих глаз,

Принял он подаянье,

Поел поминального хлеба.

 

Это было давно.

И теперь он, известный поэт,

Хоть не всеми любимый,

И понятый также не всеми, -

Как бы снова живёт

Обаянием прожитых лет

В этой грустной своей

И возвышенно чистой поэме.

 

И седая крестьянка,

Как добрая старая мать,

Обнимает его…

И бросая перо, в кабинете

Всё он бродит один

И пытается сердцем понять

То, что могут понять

Только старые люди и дети.

                ---------------

            Наверно,  это и есть та самая мысль, ради которой ты приходишь на землю, мыкаешься туда-сюда, что-то делаешь, и всё это бессмысленно и глупо, а надо-то всего -  понять эту мысль. А если поймёшь, то  и всё  окажется не зря и не бессмысленно. И жизнь окажется  не зря. Только вот  не получается – понять её. Скоро жизнь закончится, а всё вокруг да около…

 

           НЕ   ПОЗВОЛЯЙ   ДУШЕ   ЛЕНИТЬСЯ

Не позволяй душе лениться!

Чтоб в ступе воду не толочь,

Душа обязана трудиться

И день и ночь, и день и ночь!

 

Гони её от дома к дому,

Тащи с этапа на этап,

По пустырю, по бурелому,

Через сугроб, через ухаб!

 

Не разрешай ей спать в постели

При свете утренней звезды,

Держи лентяйку в чёрном теле

И не снимай с неё узды!

 

Коль дать ей вздумаешь поблажку,

Освобождая от работ,

Она последнюю рубашку

С тебя без жалости сорвёт.

 

А ты хватай её за плечи,

Учи и мучай дотемна,

Чтоб жить с тобой по-человечьи

Училась заново она.

 

Она рабыня и царица,

Она работница и дочь,

Она обязана трудиться

И день и ночь, и день и ночь!

             -------------

      В наше время, когда идея потребления стала смыслом жизни, когда она перестала быть милым и никому не мешающим сибаритством  русского барина Ильи Ильича Обломова, а стала агрессивной национальной идеей развитых стран, появилась и быстро, под сурдинку, захватила умы подлейшая мысль, которую когда-либо рождало человечество: надо полюбить своё тело. Иногда скромно потупляют глаза – полюби себя. Но чаще – бесстыдно и откровенно: люби своё тело, бери от жизни всё, оторвись по полной, здесь и сейчас!  Самолюбование, нарциссцизм, эгоизм всегда осуждались людьми. На наших глазах происходит подмена нравственных ценностей, и отлично видно, откуда уши растут. Полюбить себя – значит, ублажать себя, удовлетворять себя, тратить на себя, потреблять на себя. Индустрия потребления, которая станет в итоге причиной гибели человечества, держится на одном законе – прибыль. Всё остальное от лукавого.

     А что это значит, полюбить себя? И за что я должен полюбить своё тело? За то, что у него на уме одно – сытно есть, вкусно пить, сладко спать и ничего не делать? За это? Но именно поэтому я день и ночь стоял  над ним с розгами! И как это -  полюбить себя? Нет, я, конечно,  благодарен своему телу, оно славно потрудилось полвека. И когда придёт время с ним прощаться, то скажу ему спасибо за честную работу. А ещё попрошу у него прощения за суровое  обращение с ним. Всю жизнь я гонял его по городам и весям, травил никотином и спиртом, но оно ни разу меня не подвело. И лишь последние годы дал ему послабление.  Попрошу прощения… Но если  повторить жизнь сначала, я снова возьму в руки розги.

     «Возлюби ближнего своего» - христианская заповедь. Но даже независимо от религиозной принадлежности эта мысль близка русскому человеку. Это в нашем характере. А «полюби себя» - это установка  западного общества. И я не могу её принять.

                НЕКРАСИВАЯ  ДЕВОЧКА

 

Среди других играющих детей

Она напоминает лягушонка.

Заправлена в трусы худая рубашонка,

Колечки рыжеватые кудрей

Рассыпаны, рот длинен, зубки кривы,

Черты лица остры и некрасивы.

Двум мальчуганам, сверстникам её

Отцы купили по велосипеду.

Сегодня мальчики, не торопясь к обеду,

Гоняют по двору, забывши про неё,

Она ж за ними бегает по следу.

Чужая радость так же, как своя,

Томит её и вон из сердца рвётся,

И девочка ликует и смеётся,

Охваченная счастьем бытия.

 

Ни тени зависти, ни умысла худого

Ещё не знает это существо.

Ей всё на свете так  безмерно ново,

Так живо всё, что для иных мертво!

И не хочу я думать, наблюдая,

Что будет день, когда она, рыдая,

Увидит с ужасом, что посреди подруг

Она всего лишь бедная дурнушка!

Мне верить хочется, что сердце не игрушка,

Сломать его едва ли можно вдруг!

Мне верить хочется, что чистый этот пламень,

Который в глубине её горит,

Всю боль свою один переболит

И перетопит самый тяжкий камень!

И пусть черты её нехороши

И нечем ей прельстить воображенье, -

Младенческая грация души

Уже сквозит в любом её движенье.

А если так, то чтО есть красота

И почему её обожествляют люди?

Сосуд она, в котором пустота,

Или огонь, мерцающий в сосуде?

             -----------------------

 

        Ради последних четырех строк стихотворение и написано. Но они стоят того, чтобы на протяжении тридцати трёх строк  подготавливать читателя к этой мысли – главной мысли стихотворения. К слову сказать, в юные годы  я так и воспринимал женскую красоту – через эти строчки, через соответствие и несоответствие внешнего внутреннему. Чаще всего женская красота была «сосуд она, в котором пустота».    Реже  – «огонь, мерцающий в сосуде». И почти никогда они не совмещались.  А однажды они совместились,  и очень хорошо и  окончательно  совместились -  в молодом геологе, выпускнице Львовского университета, приехавшей за романтикой в далёкое Забайкалье.

Много позже я вернулся к этому стихотворению, потому что в последних четырёх строчках заключена формула любой вещи, любого предмета, явления, события, отношений. Но для этого за словом «красота» надо видеть нечто большее – саму суть.  Почти всю свою сознательную  жизнь на действительность я смотрю через  жёсткий фильтр этой формулы – он не пропускает вредного излучения. Потому что безошибочно и безжалостно обнаруживает в  красивой упаковке гнилой товар, а за слишком правильными словами видны расчёт, корысть, ложь.

 

 

---

        О чём будем говорить в следующем номере? Не получилось сейчас поговорить о поэтическом переводе «Слова о полку Игореве» Аркадия Казанцева. Разговор обещает быть интересным, неохота его комкать,  потому что из почти тысячи переложений  никто не переводил «Слово»  таким необычным способом. По крайней мере, точка зрения Аркадия Казанцева заслуживает внимания едва ли не большего позиции академика Дмитрия Сергеевича Лихачёва, всю свою жизнь посвятившему этому древнерусскому литературному памятнику.  Подождём следующего номера. Перенесём разговор о стихах Юлии Рейсс – тоже не хватило времени. Поговорим о каком-нибудь поэтическом размере, в нашей поэзии их хватает.  Не хватило времени на «блочное» стихосложение.  Надо бы поговорить о рифмах, может быть, - о корневых, может, - об авторских, с личным клеймом.  Конечно, вспомним о графоманах – это святое. Графоманов попрошу руками не трогать.

В конце разговора подойдём к полке с любимыми поэтами. Чей-то сборник на этот раз попадётся под руку?

Хочу принести извинение за ошибку в прошлом номере. Обычно я  цитирую стихотворные  строчки по памяти, на которую надеюсь,  и почти  никогда не сверяюсь с текстом. Здесь подвела самонадеянность. Строку «серебристой изнанкой листа» я приписал Борису Пастернаку. На самом деле эти слова принадлежат Николаю Заболоцкому:

                           СЕНТЯБРЬ

Сыплет дождик большие горошины,

Рвётся ветер, и даль нечиста.

Закрывается тополь взъерошенный

Серебристой изнанкой листа…

          

          А у Пастернака четырёхстопный ямб в Гефсиманском саду:

…Лужайка обрывалась с половины.

За нею начинался Млечный Путь.

Седые серебристые маслины

Пытались вдаль по воздуху шагнуть…

      А вот и вовсе волшебные строки Ивана Алексеевича Бунина ,  и тоже  - о тополе:

В чаще шорох потаённый,

Дуновение тепла.

Тополь, сверху озарённый,

Перед домом вознесённый,

Весь из  жидкого стекла.

 

В чащу тёмную глядится

Круг зеркально-золотой.

Тополь льётся, серебрится,

Весь трепещет и струится

Стекловидною водой.

           -----------------

       «Восход луны».  Вот такая произошла накладка.

 

                                (ПРОДОЛЖЕНИЕ     СЛЕДУЕТ)