Стихи создаются по внутреннему образу и подобию человеческому. Поэт выступает как  Создатель, а это значит, что стихотворения имеют своё лицо, свой характер, свою внешность и свою походку - они несут все черты своего автора. У каждого поэта есть своя любимая ритмическая поступь. В стихосложении это называется поэтическим размером.

      В русском стихосложении есть много поэтических размеров, на любой вкус. Но мы сегодня поговорим о четырёхстопном  ямбе.

       Автор «Поэтического словаря» Анатолий  Квятковский* в статье о русском четырёхстопном ямбе с восхищением  и в то же время некоторой растерянностью перед этим размером пишет: «Его популярность неимоверна. Мы заворожены им с детства. В нём завязли русские поэты – большие и малые, гениальные и бездарные. Им забиты  журналы и альманахи. Он произрастает в  книгах и стенгазетах. Куда ни глянешь – всюду ямб, ямб,  четырёхстопный ямб. Непролазны его заросли и неисповедимы пути его в отечественной поэзии.

     Откуда эта страшная сила, которая на протяжении двух столетий «покоряет под нозе» поэтов России, держит на привязи их слово, поражает слух и сознание, заставляет поэтическое мышление говорить ямбическим языком? Почему подминает под себя стихотворцев этот скромный и даже невзрачный размер, который перед гекзаметром – что воробей перед орлом? Неужто  и впрямь он порождён «духом языка», связан с его историей и его структурой – лексикой, грамматикой, с акцентологией, фразостроением и, наконец, с широконапевной русской интонацией?  В этом как раз и пытаются убедить нас филологи и  литературоведы. Так думают и некоторые поэты. Современный поэт Василий Федоров как-то заявил в «Литературной  газете», что русские поэты рождаются с ямбом в душе. Что это – шутливая метафора или фаталистическая обречённость? Если замечание Федорова принять всерьёз, то история  нашей поэзии (а не только стихосложения)  полетит вверх тормашками.

       Наша народная поэзия с её чистейшим языком говорит о другом: в народных стихах не было и нет ямбов – ни четырехстопных, ни каких-либо иных. Вряд ли кто решится назвать ямбами хотя бы такие медлительные стихи:

 

Заря, заря вечерняя,

Игра, игра весёлая!

Уж я, млада, играть пошла,

Играть пошла, разыгрывать…

 

       Тем же размером написана поэма Н.Некрасова «Кому на Руси жить хорошо».

       У кого  повернётся язык зачислить в разряд ямбических народные частушки, эти удивительные по ритму четырёхдольники, построенные на одном дыхании, без паузы?

 

По тоненькой тесиночке

Ходил я к сиротиночке,

По тоненькой, еловенькой

Ходил я к чернобровенькой.

 

       …Обычно считается, что В.Тредиаковский реформировал хорей, а М.Ломоносов  ввёл в России ямб. Но стоит лишь внимательно полистать «Новый и краткий способ к сложению российских стихов…»В.Тредиаковского, изданного в 1734 году,  и мы увидим в этом трактате заявку Тредиаковского на четырёхстопный ямб (с женскими рифмами). Как мы видим, зачинателем русского четырёхстопного ямба был В.Тредиаковский. Уступая ему в теории стихосложения, Ломоносов оказался более одарённым в поэтической практике, он овладел ямбом  быстрее и лучше Тредиаковского… Оба они – и  Тредиаковский и Ломоносов – не родились с ямбом в душе, они вывезли его в Россию из Германии. Западный переселенец прижился на русской земле и чувствует себя здесь лучше, чем на немецкой почве…»

       Это очень известное явление, когда в  естественным образом отрегулированную систему насильно вводится разрушительное начало, которое на первых порах видится как благо. Примеры можно привести из разных областей жизни. Первые английские колонизаторы завезли в Австралию кроликов, которые, не встречая естественных врагов, расплодились до астрономической величины и уничтожили всю растительность, на два века став головной болью фермеров. Солдаты Александра Македонского принесли из азийских походов корешки аира, коим сегодня заполнены все европейские водоёмы и который стал бедствием для судоходства. Что с ним делать – до сих пор неизвестно, хотя у себя на родине, окружённый врагами, аир вёл себя незаметно. Насильно привнесённая в Россию  американская культура картошка (начато Петром Первым, продолжено двумя Аннами и Елизаветой и закреплено Екатериной Великой) полностью вытеснила наши исконные русские овощи репку, редьку, горох и брюкву и прижилась на русской почве лучше, чем у себя на родине. В жизни, казалось бы  в  очень разных сферах, действуют одни и те же законы, поелику законы  едины для  всего сущего. Появление ямба в русской поэзии – явление того же порядка.  Искусственное привнесение его под серое небо русской равнины вызвало к жизни  один из самых  главных законов – закон естественного отбора. А против этого не поспоришь.

     «В чём же всё-таки причина  непостижимой популярности этого стихового размера, заполонившего русскую поэзию? Припомним главнейшие этапы его четырёхстопного шествия по российским просторам.

      Похвальные и духовные оды Ломоносова, его знаменитое «Вечернее размышление о божием величестве» написаны великолепным четырёхстопным ямбом. Ломоносовские ямбы тяжеловесны: слова в стихах коротко сложены, строки педантично подчинены «чистому»  метру, в них много умных мыслей, выраженных точной лексикой. Изобразительная сила стихов Ломоносова потрясла современников, высокий  интеллектуализм его  поэзии покоряет  потомков. Впервые  на русском языке было тогда сказано о звёздном небе так, как потом глубже, ярче  и проще  не смог сказать ни один из наших поэтов:

 

Открылась бездна, звёзд полна;

Звездам числа нет, бездне дна.

      С блеском совершенствовал четырёхстопный ямб Державин. В 1778 году, за 20 лет до рождения Пушкина, он написал «Видение Мурзы», начинающееся  неслыханными по живописности, по ритму и по фонетической прозрачности стихами:

 

На тёмно-голубом эфире

Златая плавала луна;

В серебряной своей порфире

Блистаючи  с высот,  она

Сквозь окна дом мой  освещала

И палевым своим лучом

Златые стёкла  рисовала

На лаковом полу моём.

 

      Эти стихи – чудо русской поэзии 18 века! Отсюда рукой подать до Пушкина: у Державина уже слышится  хрустальный перезвон строфики «Евгения Онегина»…

       Повторяю: ямбическая ода Ломоносова на взятие Хотина написана почти за сто лет дот гибели Пушкина. Это значит, что от Ломоносова до Лермонтова из года в год, из месяца в месяц, изо дня в день, от поэта к поэту, из книги в книгу – дома, в школе, на досуге, в песне, в детских играх, зимой и летом в русское ухо вливался, вбивался, вдалбливался этот ямбический четырёхстопник…Почему?  А потому, что за этим четырёхстопником   жили (и живут!) удивительные по художественному обаянию, невероятные по красоте мысли и чувства наших гениев. Они лились, эти стихи – за ямбом ямб, за ямбом ямб, за ямбом ямб!.. Чего же вы хотите? Тут не то что поэт – бревно заговорит ямбом. Происходило то, что при жизни Пушкина называлось «употреблением». Как завороженные, шли русские поэты по священной тропе, проложенной Тредиаковским и Ломоносовым.

 

Поэт идёт: открыты вежды,

Но он не видит никого…

         Так свидетельствовал Пушкин, подаривший эти строки своему герою – Чарскому, который шёл тропой ямба.

         Тропа? Нет, это дорога гигантов! Четырёхстопный ямб -  главная магистраль  русского стихосложения, по которой двигалась русская поэзия.  Здесь триумфально шествовали Ломоносов,  Державин  и Пушкин.  Здесь шли Лермонтов, Тютчев и Фет. Здесь проследовали Мей, Майков и Полонский. Здесь шагали Брюсов, Блок и Белый, а совсем недавно мы слышали тут шаги Пастернака, Цветаевой и Твардовского. Она протянулась на два столетия, эта дорога; она прошла сквозь Октябрьскую революцию и упёрлась в атомный век.

      Будучи в 18-м столетии образцом блистательного новаторства, четырёхстопный ямб превратился в традицию, которая затем обросла привычкой, а потом стала обязательной нормой, а дальше ямб порой стал переходить в будничную инерцию, окостенел трафаретом, чтобы стать для поэта нудным ярмом, игом. В силу выработанного десятилетиями  «динамического стереотипа» (И.П.Павлов)  и заданного ритмом  «программирования» русские слова сами сбегаются в роковые рамки, мышление поэта становится стандартно-ямбическим, фраза строится ямбообразно, а интонация прогибается в давно знакомые очертания. Мысли и слова нанизываются на один и тот же  метрический мотив. Получилось по русской присказке: «Я поймал медведя. – Веди его  сюда! – Да он меня не пускает».

     Я ведь недаром привёл пример с кроликами и аиром.  Аир-ямб расплодился по нашим водоёмам в таком количестве, что всякое поэтическое судоходство стало невозможно. Пушкин, окончательно покоривший этот размер, давший ему блеск славы, первый понял это. Понял, что возможности ямба исчерпаны, вершина взята, теперь неминуемо  начнётся спуск, движение вниз. А что взамен?  В раздражении начинает он «Домик в Коломне»:

 

Четырёхстопный ямб мне надоел:

Им пишет всякий. Мальчикам

                                          в забаву

пора б его оставить…

 

      Вдумайтесь в эти точные пушкинские слова – четырёхстопный ямб надоел поэту, то есть опротивел, осточертел, обрыднул. А ведь лучшие свои вещи Пушкин написал именно этим размером. Ямб стал  противен потому, что он стал доступен каждому стихоплёту, любому альбомному графоману. Этот ямб перестал быть  серьёзным средством высокого поэтического труда, отныне он годится для забавы лишь мальчишкам, шалопаям-виршеплётам. «Домик в Коломне» - это гениальный эксперимент: в октавах пятистопного ямба слышится свободная русская  разговорная речь, какую невозможно передать коротким четырёхстопником. В строфах поэмы, исключённых Пушкиным, поэт признавался: «Октавы трудны…

Но возвратиться всё ж я не хочу

К четырёхстопным ямбам, мере низкой.

С гекзаметром…О, с ним я не шучу:

Он мне не в мочь. А стих александрийской?

Уж не его себе я залучу?»

      К счастью, Александр  Сергеевич ошибся. То,  что он принял за вершину, оказалось целой горной страной, которую русские поэты покоряли ещё целый век. Но к концу  первой четверти двадцатого века все вершины ямбового Олимпа были освоены, названы, обжиты.  Торная дорога русской поэзии оказалась в окончательном тупике. Наступила растерянность.  Говоря словами Квятковского,  ямб лёг поперёк пути развития русской поэзии. Он стал её тормозом.  Совсем отказаться от него было выше сил, всё-таки это была первая любовь русской поэзии. Но и оставаться рядом с ним становилось нестерпимой мукой.

       Такой грустный конец почти всегда ждёт первую любовь. Такой же конец бывает и у выработанных золотоносных россыпей: люди забирают  самородки и уходят на новое место, ищут новые месторождения,  оставляя за собой горы пустой промытой породы. Поэты начала века, вся «серебряная» плеяда и десятки других поэтов не нашли в себе силы покинуть отработанное месторождение. Потоптавшись на месте, они принялись повторно отрабатывать уже промытую породу. И – представьте себе! – это принесло успех; не такой, как прежде, скромнее, потому что самородков попадалось меньше и были они помельче. После них ещё четыре поколения русских поэтов отрабатывали «хвосты», чуть ли не под микроскопом просматривали уже многажды просмотренный песок, и все меньше и меньше было находок; к 21-му веку все золотинки были добыты.

       Маяковский – единственный  поэт, который совершил решительный поступок (такой же решительный поступок он совершил в тридцатом году, когда «лёг виском на дуло» револьвера), он вырвался из удушающего плена ямбического  четырёхстопника. Глядя на Маяковского, за ним потянулись его друзья – Николай Асеев,  Семён Кирсанов… Стихи по первости у них  имели чудной и странный вид. Но они уже были другие – эти стихи! На этой дороге было много находок, было много привнесено в русскую поэзию.

       И почти незамеченной осталась скромная попытка Марины Цветаевой, оставаясь в размере четырёхстопного ямба, подать его иначе. Похоже, она сама не верила в успех, не верила, что именно этой дорогой пойдёт ямб в двадцать первый век. Слишком тонкий ледок был под ногой, и непонятно, какая под ним бездна. Ей не хватило решимости сделать второй шаг (хотя в Елабуге ей хватило решимости, как Маяковскому – совпадение?)

 

«Тоска по родине! Давно

Разоблачённая морока!

Мне совершенно всё равно,

Где – совершенно одинокой

Быть, по каким камням домой

Брести с кошёлкою базарной

В дом, и не знающий, что – мой,

Как госпиталь или казарма.

Мне всё  равно, каких среди

Лиц – ощетиниваться пленным

Львом, из какой людской среды

Быть вытесненной – непременно –

В себя, в единоличье чувств.

Камчатским мЕдведем без льдины

Где не  ужиться (и не тщусь!),

Где унижаться – мне едино…

 

     Такого ямбического звучания русская поэзия раньше не знала. Трагическая экспрессия бесприютных стихов М.Цветаевой в значительной мере подкреплена тщательным подбором пронзительной лексики и применением резких переносов в предложениях  из строки в строку, а в результате – несовпадение синтаксического и метрического  членения в стихе. Здесь ОДНА  ИЗ  НЕБОЛЬШИХ  ВОЗМОЖНОСТЕЙ модернизировать тот ямб, который два века назад звучал иначе  у поэта, любовавшегося в своём уютном доме светом луны:

…Сквозь окна дом мой освещала

И палевым своим лучом

Златые стёкла рисовала

На лаковом полу моём.»

 

       Я сказал, что эта попытка осталась почти незамеченной. Это не совсем так. Стихотворение заметили, только вот не знали, как приладить новый ямб к двадцатому веку. Присматривались долго, лет сорок. А потом, как в омут головой бросилась Белла Ахмадулина (опять женщина – совпадение?):

О одиночество! Как твой характер крут.

Посверкивая циркулем железным,

Как холодно, ты замыкаешь круг…

 

     И пусть это не четырёхстопный ямб, а шестистопный, но ведь ямб! Ахмадулина разорвала строку, хотя сделала это осторожно и по-восточному хитро: в случае нападок критики всегда можно сказать, что в конструкции «посверкивая циркулем железным, как холодно» « как холодно»  можно отнести к  «ты замыкаешь круг…» После этого она уже решительно,  прибегая  к  многочисленным инверсиям,  меняет смысловую длину строки,  даже вовсе  размывает  её. Но  метр  при  этом  остаётся неизменным.  И работает преимущественно в четырёхстопном ямбе. Увяз коготок – всей птичке пропасть. Но птичка не пропала, она обрела новый голос. 

      Это явилось первым камешком, которая вызывает камнепад. Плотину прорвало (речь, конечно же идёт только о ямбическом четырёхстопнике). Для  начала отменили обязательную прописную букву в начале каждого стиха (стихотворной строчки). Дальше-больше. Особо отчаянные убрали из стихотворения все знаки препинания, текст шёл единым потоком, строка уже не являлась законченной смысловой конструкцией,  и только метр показывал, что перед нами стихотворение.

       Поработал на этой ниве и Иосиф Бродский.

       И всё же чего-то не хватало. Не было последнего штриха. Это походило на примерку нового платья. Не могу сказать, кому первому пришла в голову простая мысль: мальчик вырос, старые штанишки стали ему коротковаты. (При желании это можно выяснить). И вот совсем недавно, несколько лет назад, четырёхстопный ямб обрёл новый вид.

      Я очень коротко рассказал о необыкновенных приключениях немецкого ямба в России, что намного  интереснее «Необыкновенных приключений итальянцев в России». Но ведь четырёхстопный ямб – не единственный размер в нашей поэзии! Как сказал автор «Поэтического словаря» Анатолий Квятковский: «…Четырёхстопный ямб  - это лишь 1001  метрический размер в русском стихосложении».

 

           ПРИМЕЧАНИЕ: * «День поэзии -1980», Москва, «Советский писатель».